Читать книгу "Источник - Айн Рэнд"

— Садитесь за стол, мистер Тухи. Приступайте к работе. Закон надо соблюдать.

Тухи слегка пожал плечами в знак согласия и, подойдя к столу, уселся. Он положил ладони на крышку стола, широко растопырив пальцы, потом переместил их на колени, а ещё через минуту схватил карандаш, посмотрел, хорошо ли он отточен, и положил обратно.

Винанд неторопливо поднял левую руку на уровень груди и согнул её в локте — вытянув кисть руки из манжета, он смотрел на часы.

— Сейчас без десяти минут девять. Вы восстановлены на работе, мистер Тухи.

— Я рад этому, как младенец. Честно, мистер Винанд. Может, не стоит сознаваться, но я чертовски скучал по этому месту.

Винанд не собирался уходить. Он стоял с невозмутимым видом, подпирая лопатками дверной косяк, скрестив руки на груди и обхватив локти. На столе горела лампа под зелёным стеклянным колпаком, но за окном ещё не угас летний день, и по лимонно-жёлтому небу протянулись бурые полосы усталой зари. От этого вечернего освещения, преждевременного и слабого, возникало щемящее чувство. Лампа очертила световой круг на столе, но за окном ещё можно было различить темнеющие полуразмытые очертания улицы. Но света было недостаточно, чтобы обезопаситься от Винанда.

Колпак лампы слегка дрожал, Тухи почувствовал лёгкую вибрацию под ногами: работали станки. Он осознал, что уже ощущает это некоторое время. Звук успокаивал, он нёс живое чувство надёжности. Биение пульса газеты, сообщающей людям биение пульса мира. Непрерывная цепочка размеренных толчков, звучащих как биение человеческого сердца.

Тухи начал было водить карандашом по бумаге, но сообразил, что лист освещён лампой и Винанд может рассмотреть, что он чертит — контуры водяной лилии и чайника, бородатый профиль. Он бросил карандаш и осуждающе чмокнул. Затем открыл ящик и стал рассматривать стопку копировальной бумаги и коробку со скрепками. Он не представлял себе, чего от него ожидают: нельзя же работать в таких условиях. Он спрашивал себя, почему должен был приступить к работе именно в этот поздний час, но предположил, что Винанд хотел проявить свою власть и тем смягчить досаду от поражения. Тухи счёл за благо не спорить.

Станки работали, накапливая и транслируя миру удары человеческого сердца. Других звуков не было слышно; Тухи подумал, что глупо сидеть так, если Винанд ушёл, но не стоило и поглядывать в его сторону, если он ещё оставался в дверях.

Но через минуту он взглянул. Винанд не ушёл. Свет выхватывал из темноты два белых пятна: высокий лоб и длинные пальцы, охватившие локоть. Тухи хотелось видеть именно лоб: нет, над бровями не было сбегавших дугами морщин. На месте глаз виднелись два слабо различимых белых овала. Овалы были направлены на Тухи. Но по лицу было ничего не угадать. Спустя некоторое время Тухи сказал:

— В самом деле, мистер Винанд, не вижу причин, почему мы не можем ужиться.

Винанд не ответил.

Тухи взял лист бумаги и вставил в машинку. Он сидел и смотрел на клавиши, зажав подбородок между двумя пальцами, в своей привычной позе. Клавиши поблёскивали в свете лампы, словно готовясь начать свой перестук в затемнённой комнате.

Станки остановились.

Тухи вздрогнул — чисто рефлекторно, ещё не поняв, что заставило его дёрнуться: он был газетчиком и знал, что этот звук не мог прекратиться просто так.

Винанд взглянул на часы:

— Девять часов. Вы снова безработный, мистер Тухи. «Знамя» прекратило своё существование.

Далее случилось то, чего Тухи опасался: его рука невольно опустилась на клавиатуру, он услышал, как с лязгом дёрнулись и разом смешались рычаги клавиатуры, как сдвинулась каретка.

Он не произнёс ни слова, но ощутил, как беззащитен перед ответом Винанда:

— Да, вы проработали здесь тринадцать лет… Я всё скупил две недели назад, со всеми рассчитался, включая Митчела Лейтона… — В голосе не было эмоций. — Нет, в отделе городских новостей никто не знал. Знали только в печатном цехе.

Тухи отвернулся. Он подобрал скрепку, подержал её на ладони, затем повернул ладонь вниз и с некоторым удивлением констатировал непреложность закона, не позволившего скрепке удержаться на перевёрнутой вниз ладони.

Он поднялся и стоял, глядя на Винанда, отделённого от него полосой серого ковра.

Винанд повёл головой, слегка наклонив её к плечу. Его лицо говорило, что теперь нет нужды в барьерах, всё упростилось. В лице не было гнева, сомкнутые губы сложились в страдальческое подобие почти смиренной улыбки. Он сказал:

— Это конец «Знамени»… Я думаю, уместно было встретить его именно вместе с вами.

Многие газеты с готовностью распахнули свои двери перед Эллсвортом Монктоном Тухи. Он предпочёл «Курьер», газету с устойчивым престижем и умеренно невнятным направлением.

Вечером первого дня работы на новом месте Эллсворт Тухи сидел на краю стола в кабинете заместителя главного редактора и беседовал с ним о мистере Тальботе, владельце «Курьера», которого видел пока только несколько раз.

— Что представляет собой мистер Тальбот как человек? — спрашивал Эллсворт Тухи. — Какому божеству молится? Без чего не может жить?

В радиорубке рядом с вестибюлем кто-то крутил ручку настройки. Из динамика раздался зычный торжественный голос: «Время на марше, вперёд!»

Рорк работал у себя в кабинете за кульманом. Город за стеклянной стеной был наполнен чистым сиянием, первый октябрьский холод сделал воздух прозрачным.

Зазвенел телефон. Рорк с досадой провёл карандашом дугу в воздухе: когда он работал, ему не было дела до телефона. Он подошёл к столу и взял трубку.

— Мистер Рорк! — В голосе секретаря было лёгкое напряжение, что должно было служить извинением за нарушение установленного порядка. — Мистер Гейл Винанд просит узнать, удобно ли вам прийти к нему завтра в четыре часа дня.

Некоторое время в трубке слышалось лишь лёгкое потрескивание, и секретарь начала считать секунды.

— Он ещё у телефона? — спросил Рорк. В его голосе слышались особые нотки, и она знала, что причина не в аппарате.

— Нет, мистер Рорк. Звонит секретарь мистера Винанда.

— Хорошо. Передайте, я буду.

Он вернулся к кульману и стал рассматривать эскиз. Его заставили оторваться от работы, и он чувствовал, что сегодня ему не удастся сосредоточиться. Слишком велик был груз надежды и облегчения.

Подойдя к тому, что было редакцией, издательством и типографией «Знамени», Рорк увидел, что вывеска снята. Над входом остался только след от неё. Он знал, что в здании теперь размещались службы «Клариона» и целые этажи пустовали. «Кларион», третьестепенная ежедневная газета меньшего, чем «Знамя», тиража формата, — вот всё, что осталось от концерна Винанда в Нью-Йорке.

Он направился к лифту и обрадовался, что оказался единственным пассажиром — эта тесная стальная кабинка словно принадлежала ему и никому другому, он снова обрёл её, ему её возвратили. Глубина испытанного им облегчения лишь подчёркивала силу той боли, которая наконец отступила, — боли особой, ни с чем не сравнимой.