Читать книгу "Как блудный муж по грибы ходил - Юрий Поляков"

Михаил Дмитриевич по шаткой лестнице, сваренной из водопроводных труб и листового железа, спустился вниз. Берег тоже сильно изменился. Прежде десятиметровый обрыв был рыжий, глинистый, поросший изредка мать-мачехой, желтой пижмой и розовым бодяком, а во многих местах зияли несколькими рядами норки, из которых то и дело стремительно вылетали стрижи. Теперь обрыв густо зарос березами, елками, соснами и ветлами, уже довольно большими – почти лесом. А под деревьями, спускаясь, Свирельников даже заметил грибы – сыроежки.

«Если найду “чертов палец” – позвоню Алипанову», – решил он.

Но внизу тоже все стало другим. Вода подступала почти к самому глиняному берегу, а прежде оставалось метра четыре, а то и пять серого, влажного песка, усеянного перламутринками и испещренного тонкими, белесыми, переплетенными линиями, похожими на некую запутанную сравнительную диаграмму. Впрочем, это и была диаграмма волн, которые напускали на берег проходившие суда. От винтовых теплоходов и барж волны были высокие и сильные, от колесных тарахтелок – послабее, а от ракет на подводных крыльях – и вообще только шуршащий «отлив-прилив». У самого основания обрыва всегда сохранялся сухой белый песок, до него не докатывались даже метровые валы от четырехпалубного «Советского Союза». Едва лишь его белая громадина появлялась из-за поворота, деревенские мальчишки шумно оповещали друг друга и сломя голову мчались вниз, чтобы покататься на почти океанических волнах…

Спустившись, Михаил Дмитриевич устроился на выступавшем из воды гранитном останце и сообразил, что теперь вот так, запросто пройти вдоль берега, собирая перламутровые осколки ракушек и высматривая «чертовы пальцы», невозможно: где-то река подобралась к самой глине, а где-то мешали наклонившиеся к воде ветлы. Но даже если бы он исхитрился, прыгая с камня на камень и цепляясь за стволы, как Тарзан, все равно через сто метров уперся бы в забор Бориса Семеновича, уходивший прямо в Волгу.

Метрах в двадцати от берега проплыла лодка. Один мужик сидел на скрипучих веслах, а второй, свесившись с кормы, большим сачком выхватил из воды широкого серебряного леща. Михаил Дмитриевич сначала позавидовал, а потом сообразил, что они вылавливают солитерных рыб, уже не способных уйти на глубину и плавающих поверху. А ведь такого прежде не было, зараженных рыб никогда не брали, выкидывали…

Свирельников вздохнул, присел на корточки и попытался высмотреть «чертов палец», но вода была мутная, тинистая, замусоренная, и вообще река напоминала больную, запаршивевшую бездомную собаку с гноящимися глазами. Какой уж тут «чертов палец»! А ведь это был талисман детства, который надлежало не только отыскать, но потом, предъявив друзьям, швырнуть в реку особенным способом, так, чтобы он вошел в воду заостренным концом почти беззвучно, глухо булькнув и не пустив кругов. Зеленовато-коричневый, на ощупь будто вощеный, «чертов палец» размером и видом напоминал крупнокалиберную пулю, а с казенной части имел необычное отверстие, словно бы с каменной внутренней резьбой. Дед Благушин объяснял, что бес навинчивает эти острые наконечники на пальцы, чтобы удобнее было тащить грешника в пекло…

И тут директора «Сантехуюта» окатила страшная мысль, прежде не приходившая в голову: ведь если в конечном счете прав окажется Труба, что маловероятно, но возможно, тогда за все случившееся сегодня ночью в Москве его, Михаила Дмитриевича Свирельникова, посмертно ожидают загробные муки, ибо Там никто не будет разбираться в том, что он всего-навсего нанес упреждающий, антитеррористический, точечный удар. И уж где-где, а Там никаких мораториев на вечную казнь нет и быть не может! И еще он вдруг подумал, насколько легче жилось прежним, наивным грешникам, ведь они, преступая, прекрасно знали, что именно их ожидает Потом: смола, сера, крутой кипяток, стоглавые змеи, черти с острыми крюками… Весь предстоящий кошмар был по-честному, заранее, в красках, изображен в церквах на иконах, точно теперешние биг-маки и гамбургеры в «Макдоналдсах». А вот как быть нынешним грешникам, начитанным, нателевизоренным и понимающим, что все эти былые мучения – всего лишь простодушное, сказочное отражение неведомых, неизъяснимых мук, не имеющих имени на человеческом языке? Конечно, можно это истязающее Потом вообразить по-современному: например, грешник оказывается в эпицентре атомного взрыва, где гибнет, испаряется его город, все близкие, а он остается и вечно бродит меж пепельных теней, безнадежно моля о смерти… Стоп! Но ведь Тонька с Веселкиным за свой сговор тоже, надо думать, не в раю окажутся, они тоже будут бродить по этой же радиоактивной пустыне, возможно, только чуть дальше от сердцевины. Не исключено даже, в этом своем бесконечном блуждании они, все трое, однажды встретятся, и Вовико, узнав бывшего товарища, удивленно пробормочет: «Без всяких-яких!..» Смешно! Тоже, конечно, сказка, но только современная, атомная. На самом же деле все будет гораздо страшнее и кошмарнее, но триллионов мозговых клеток не хватит, чтобы вообразить и вместить весь этот предстоящий неведомый ужас…

Поднимаясь вверх по лестнице, Михаил Дмитриевич все-таки высмотрел в размытой ручейком глине и подобрал осколок «чертова пальца» с остатками «резьбы» на внутренней вогнутой стороне. Хаживая в библиотеку к Эльвире, он обычно листал разные журналы и однажды в «Науке и жизни» наткнулся на заметку про «палеонтологию под ногами». Оказалось, его детский талисман – всего лишь окаменелый панцирь головоногого моллюска с мудреным названием, водившегося в юрский период…

Свирельников бросил осколок в Волгу, стараясь повторить заученное в детстве движение, но у него ничего не получилось: «чертов палец» громко, как обыкновенный камень, бултыхнулся в воду, подняв фонтан брызг. Вздохнув, Михаил Дмитриевич достал «золотой» мобильник, чтобы набрать Алипанова, и вдруг обнаружил, что связи нет: красный пунктирный столбик на дисплее, показывающий уровень принимаемого сигнала, попросту исчез…

43

Когда он вернулся, Леша старательно мыл машину, отжимая губку в красном пластмассовом ведре с водой. Две неизвестные собаки лежали поблизости и внимательно наблюдали за водителем, точно дожидались, пока он закончит, отдаст им ключи и они смогут уехать на чистом джипе куда-то далеко, где у них будут свой дом и добрый хозяин.

– У тебя мобильник работает? – спросил Свирельников.

– Нет. Хозяйка сказала, здесь вообще не берет, в Селищах еле-еле, а в лесу есть места, где отличная связь. Ерунда какая-то…

– Техника! – согласился Михаил Дмитриевич и пошел в дом.

Светка, одетая и причесанная, сидела за столом, покрытым старой потрескавшейся клеенкой, слушала магнитофон, бубнивший дебильный подростковый рэп, пила парное молоко и заедала белым хлебом.

– А где Анна? – спросил Свирельников.

– На работу ушла.

– На какую работу?

– Сказала, за свиньями убирать.

– Виктор не приходил?

– Приползал! – Девушка брезгливо кивнула на дверь, ведшую в ту часть дома, где прежде жили Волнухины-старшие.

Свирельников заглянул туда: Витя, как был в гимнастерке и плащ-палатке (только без сапог), лежал ничком на кровати, напоминая свергнутый с пьедестала памятник воину-освободителю. Он глухо храпел в подушку, и в помещении стоял тяжкий водочный перегар, усугубленный закусочной неразборчивостью.