Читать книгу "Сеть Сирано - Наталья Потёмина"

— Тань, что мне надеть? — с порога затараторила Чигавонина, доставая из баула какие-то разноцветные тряпки, — это вот черное с вырезом или зеленое с разрезом?

— Куда надеть, Надь?

— Так в оперу, Тань, я же тебе говорила.

— Слушай, надевай, что хочешь, ты в этом лучше разбираешься.

— А что ты, Тань, такая злая с утра, как собакой ужаленная?

— А ты иди почитай, что нам новые женихи предлагают.

— Тань, а что такого нового они могут нам с тобой предложить? — пожала плечами Надька.

— Ты знаешь, Чигавонина, когда они нам, старым теткам, мерзости свои предлагают, это еще можно как-то понять. А тут моей Оленьке, чистой девочке триста долларов в час, да еще в таком непотребном тоне.

— Ни фига себе! — восхитилась Надька, не в силах оторвать глаз от монитора, — мне бы кто предложил. Я бы точно не отказала.

— Не отказалась она, — передразнила тетка, — да если бы он тебя увидел, он бы тебе еще столько же приплатил, чтоб только ты ему больше на глаза не показывалась.

— Ну что ты такое, Таня, говоришь? — обиделась Надька, — неужели я так плохо выгляжу?

— Для своих восьмидесяти четырех — нормально.

— И за что, Тань, ты меня все обидеть норовишь?

— Извини, Надька, я на этого урода разозлилась, а на тебе срываю.

— Ну что ты так расстроилась, в самом деле? Засунь его в черный список и успокойся!

— Да ладно бы он такой один, Надя! — снова завелась тетка, — Это ж целое поколение непонятно кого выросло. Не понимаю я, Надя. Не понимаю их мелкого, мотылькового сознания! Прошел день и славно, а что завтра будет — наплевать. Пархает, блин, с цветочка на цветочек. Здесь нектарчику глотнул, там хоботок вставил, крылышками бяк-бяк-бяк-бяк, жизнь хороша!

— Да, Таня, твоя правда. — закачала головой Надька, — вот помню, в наше время мужик должен был дерево посадить, дом построить и сына вырастить, а нынешние….

— Да строят они, Надя, дома. И деревья сажают. И сыновей им тоже удается заделать, но главное, Надя, что потом!

— А что, Таня, потом?

— А потом, Надя, они крылышком своим невинным махнут и дерево сломают. И дом собственноручно подожгут. Сына за ноги подвесят и будут смотреть, как у него из ушей кровь капает.

— Да что ты такое, Таня, говоришь!

— А что я такого, Надя, страшного сказала? Что нового? Что неизвестного? Насмотрелась я на этих мальчиков, назнакомилась. Одну бабу с ребенком бросил, к другой делать нового пошел. Тридцать пять, а то и сорок лет ему, Надя! А у него сознание подростка. Приезжай, ко мне девчонка, покувыркаемся! А не приедешь, и не надо. У меня другая игрушка есть. Приезжай ко мне, другая! И та, другая мчится! Хоть так, хоть на ночь, а вдруг из этого что путное получится? Вдруг женится, вдруг ребенка заделает, заживем, как люди… Да ничего у тебя не получится, родная! У него уже была одна, она ему даже сына родила, тоже надеялась, что получится, а у него другие планы, мотыльковые! Бяк, сука, бяк-бяк-бяк! О, мой стилист! О, мой Феррари! О, вечерина! Девчонки! За шмотками — в Милан! За приключениями — в Африку! За проституткам — в Таиланд! Везде мне полентунчику ай, весело, ай, хорошо. Жизнь короткая! Танцуй, пока молодой! Но в том-то и штука, Надя, что старыми они не становятся. Как в той детской сказке про сломанные часы. Только там дети в старичков превратились, и очень от этого страдали, а здесь взрослые дяди в детство впали, и очень им хорошо! Они так до самой смерти и останутся зайками-попрыгайками, злобными мальчуганами, которые получают удовольствие только от сломанных игрушек. Будь то женщина, будь то ребенок, будь то мать-старушка. А еще жалуются! Моя бывшая меня к сыну не подпускает! Да тебя, папу такого за версту надо обходить. А еще некоторые имеют подлость детей у родной матери отнять и на любовницу повесить. Какой ты ему после этого отец! Чему ты можешь научить? Пархать, пархать и пархать! Да мужику ответственность надо с пеленок прививать, чтобы он, мужик, имел право мужиком называться! Ответственность, Надя! За дерево, которое ты посадил! За дом, который ты построил! За сына, которого ты народил! И за страну, Надя! Не побоюсь этого слова, за страну! В которой ты, блин, живешь! А он плевать на все это хотел со своего низкого, мотылькового полета! Приезжай ко мне! Приезжай! Не пожалеешь! А я бы поехала, Надь! Я бы так бы поехала, что тебе, уроду однодневному, мало не показалось. Для чего ты живешь! Объясни, мне старой грымзе, растолкуй! Тебе же уже больше нечего желать, метросексуал, метростроевец долбанный! Ты себя в зеркало видел? Крем, духи, помада… И чтоб попка торчала, и чтоб зубки блестели, и чтоб педикюр с иголочки! Чем у тебя башка занята, урод! У тебя же скоро все первичные признаки сравняются с лицом тела! Ты ж за жаждой наслаждений уже готов и нашим, и вашим! Мачо, блин! Эпикуреец недоделанный. Приезжай ко мне, девочка, приезжай хорошая, я тебе все свои игрушки покажу, вместе поиграем, а может быть, даже до самого утра. А наутро у меня, мотылька развеселого, совсем другие и на других планы. Приезжай ко мне девочка! Сама, сама все скидывай! Какая же ты нескладная! В трафарет мой гламурный не укладывающаяся. А ну-ка быстренько похудела, волосики нарастила, в белый цвет покрасила! А что это у тебя за штаны говенные? Дольче Габбана! Кто щас такое носит? Ты меня насмешила, дурочка. И татушка — полный отстой, мрак позорный. А что ты умеешь такого интересного, что я, бабочёк сладкий, еще не пробовал? Ах, ты не знаешь, чем меня порадовать, чем развеселись? А зачем тогда приезжала-то? Иди, лови тачку! И к мамуле своей, мамуле вали… Надя, и он разменял четвертый, а то и пятый десяток! У него сын, Надя, растет, а может быть даже дочь!

— А какая разница, Тань, дочь или сын?

— А большая, Надя, разница, я бы тебе сказала огромная! У сына еще есть надежда мужчиной вырасти, если рядом слабая, беззащитная мать. Ее как-то защищать надо, заботиться о ней придется. А девчонкам, вообще, Надя, труба. Ты на свою Ирку посмотри, или на Ольку мою. Безотцовщина недоласканная. А тут вдруг этот, из отряда мотыльково-гнидистых! Пальцем манит, желтым глазом подмигивает. А ты прикинь, разлетун низкокрылый, фантазию свою подключи, что это твоя доченька, тонкие косички, ясные глаза, выросла лет до двадцати, расцвела, похорошела, размечталась о большой и светлой, нафантазировала и встретила тебя. Или такого, как ты, на все руки очумельца. Приезжай ко мне девочка, повеселимся на досуге! Не какая-нибудь девочка, не посторонняя, а твоя, родная! Чувствуешь, как у тебя сердце забилось! Если, конечно, оно у тебя еще осталось. Сердце, блин! А не мышца для перекачки твоей говенной крови! Неужели оно у тебя не сжалось! Неужели слезами не облилось? Неужели обида тебя не захлестнула? Мозги не закипели! Если ты еще не совсем умер, гад, в куклу дохлую не превратился, ты меня, поймешь! Ты оглянешься и ужаснешься. За твоей спиной — пустыня. Сожженные деревни и города. Погибшие цветы и деревья. И мальчики кровавые в глазах. И девочки тобой изнасилованные. Ах, ты не такой! Ты не хотел и, вообще, никого не принуждал, не виноватый ты, она сама пришла! А с какой такой радости поперлась она на другой конец Москвы? Через что переступила, что сломала в себе, чтоб такой самостоятельной стать, бесстрашной, современной? С какого такого желания неуемного раскорячилась вдруг под тобой и послушно делает вид, что кончает? Не знаешь? А я тебе скажу! От отчаянья, от одиночества, от сиротства нашего вечного, российского! Где плеча, плеча мужского хочется! Такого банального, завязшего в зубах крепкого мужского плеча! Или спины широкой, стенообразной! До крика, до стона, до первой крови хочется! А ты! А ты! А ты только хрен свой вялый можешь предложить! От шестнадцати до двадцати сантиметров, да еще и несколько раз в день! Урод ты одноклеточный! Будь ты хоть «Тореадор»! Хоть «Неутомимый»! «Суперхрен» или просто Шашкин. Всей твоей бездарной жизни не хватит, чтоб замолить свои великие грехи. Какие такие грехи? Ты ж, вроде, и не убил никого, и не украл, и питаешься правильно, здорово. А на самом деле и убил, и украл, и обожрался. А еще жену друга оттрахал. Оттрахал и забыл. Не заметил как бы. Но это ты не заметил. И все тебе с рук сошло. Пока, дурачок, пока. Жизнь мотылька прекрасна. Жаль только, что слишком коротка. Неужели не боишься? Отвечать-то все равно придется. Без снисхождения, причем. На что же ты надеешься? Не понимаю!