Читать книгу "Угрюм-река - Вячеслав Шишков"

– Зело борзо, – кратко заключил отец Ипат тревожную речь купчихи. – Что ж, можно и обедню... Отчего ж нельзя? А панихиду ты брось. Ни к чему это... О здравии надо.

Потом, наклонясь к самому ее уху, хотя возле никого не было, отец Ипат, улыбаясь живыми глазами, тихо заговорил:

– Вьюнош вернется, не горюй. А вот сам-то твой... Неладно чего-то... Уж очень он яро принялся. Соблазн.

Марья Кирилловна вынула платок и засморкалась.

– Знаешь что? – продолжал отец Ипат. – Только ты ни гугу. С глазу на глаз с тобой мы. Жаль мне тебя, Кирилловна.

– А что же, батюшка?

– Ведь сам-то, – совсем тихо стал говорить отец Ипат, – сам-то разводиться с тобой хочет. Да ты не сморкайся, погоди... Не плачь, ради Христа... Ну, да это ему не удастся... Врет! Законы на этот счет у нас крутые: «Аще Бог сочетал, человек да не разлучает». А все-таки упреждаю. Ухо востро держи.

Не старые, совсем еще не старые ноги Марьи Кирилловны – ей всего тридцать шестая осень шла – подгибались по-старушечьи, когда она брела домой от отца Ипата. В душе копилась злоба, но душа ее подобна решету: вся злоба иссякала тут же, вместе со слезами; лишь горе оседало на донышко, капелька по капельке росло, росло.

Подошла к дому, смотрит: два мужика ведут в крыльцо пьяного Петра Данилыча.

– Господи, ни свет ни заря! – всплеснула Марья Кирилловна руками.

– Это со вчерашнего, – улыбаясь рыжей бородищей, пробасил Силантий, растреклятой Анфисы сосед-шабер.

– Эх, Петр Данилыч, Петр Данилыч! – укорчиво начала Марья Кирилловна, когда вдвоем осталась с мужем.

– Ну! Заныла, зубная боль...

– В доме зеркало треснуло, погляди-ка... Примета самая худая... Прошенька-то наш, Господи...

– Молчать! – крикнул Петр Данилыч, покачиваясь среди комнаты. – Не в Прошеньке тут дело... Вот ты-то когда сдохнешь, зубная боль, ты-то?

– А что я тебе, поперек дороги?

– Да! Прочь с моей дороги! Ух, ты! – Он замахнулся грузным стулом под чехлом. Марья Кирилловна выбежала вон, и купец со всего маху пустил стул в зеркало:

– Нна!! Вот тебе твоя примета!

И под звон посыпавшихся осколков крикнул:

– Водки! Огурцов! Эй, Илюха!

Приказчик, как из-под земли, вынырнул из коридора и, услужливо лебезя пред хозяином, повел его.

– Ты куда меня, в спальню?

– Так точно. Потому вам надобен полный покой и отдых, как в благородных, воспитанных домах.

– Хе-хе-хе!.. Ну, ладно, Илюха... Ты молодец у меня. Ты признаешь во мне полного коммерсанта? А?

– Господи, с такими-то капиталами?! Как же иначе может быть? Вы в нашем городу были бы без малого первым... Пардон...

Купец, самодовольно оглаживая бороду и прикрякивая, сел на кровать:

– Разувай!..

Приказчик подобрал манжеты и с брезгливой миной, которую он старался скрыть в масленой улыбке, стал стаскивать измазанные свежим навозом сапоги.

– Ишь ты, кудряш какой! Ты, Илюха, счастливый... Кудрявым, говорят, везет.

– Вполне ясно, Петр Данилыч... Ужасно мне везет. Пардон...

– Та-ак. С Покрова еще прибавлю тебе пятерку в месяц. А ежели в мой антирес войдешь, сразу четвертную надбавлю. Министром станешь жить! Понял?

– Мирси. А в чем же ваш антирес будет состоять?

Хозяин поднял на него припухшие глаза и хрипло засмеялся:

– Так я тебе, дураку, и сказал... Не маленький, поди. Можешь сам догадаться. Эх ты, раскудрявая твоя башка со вшами!

– Мирси, – ухмыльнулся Илья, вытирая о ковер испачканные руки. – Больше ничего не изволите приказать? – и пошел к двери.

– Стой, погоди! Вот что: слетай единым махом к Анфисе Петровне и выразись ученым манером, что так, мол, и так, что хозяин, мол, кутил всю ночь с немцем-мельником, что, мол, о сыне скучает... Нет, этого не надо... А что, мол, желает ей покойной ночи... Понял? Ну, как ты это все сопоставишь, а?

– А очень просто, – откашлялся Илья. – Его степенство, господин коммерсант такой-то, шлет...

– То есть как такой-то?.. Ах ты, сволочь!..

– Дак это же, Петр Данилыч, только так говорится... Провозглашу, как архиерейский дьякон, полный почетный титул ваш. Ну а почему же вы насчет времени изволили сбиться, осмеливаюсь доложить? Приказываете сказать госпоже Козыревой покойной ночи, а теперича у нас самое настоящее утро, и снежок идет... Пардон...

– То есть как утро? Что ты мелешь?

– Полный факт. Комментарии излишни...

– Давай в таком разе сапоги... Надо магазин отворять.

– Что вы!.. Ложитесь спать... Вам требуется освежить все мозги сонным положением. А я, как Бог Саваоф, сейчас спущу шторы, и будет ночь.

– Хы, черт какой!.. Ну, действуй, коли так...

Только приказчик за дверь:

– Стой, вернись! – вскричал купец каким-то поглупевшим голосом. – А что, Илюха, тебе моя баба нравится?

Тот вспыхнул и наморщил лоб.

– То есть которая, Петр Данилыч?

– Дурак какой ты, Илюха! А? Ну, ступай теперя... И ежели аппетит есть, ничего, действуй... Соблюдешь мой антирес – озолочу. А каков этот самый антирес, кумекай сам.

Оставшись один, Петр Данилыч то вздыхал, то улыбался. Взгляд его скользнул по образу, где помигивал в белой полутьме огонек лампадки, и купец вдруг засопел:

– Прошка, голубь!.. Спаси тебя Христос.

Чрез все его лицо катились слезы.

XIV

В два ясных дня согнало с берегов весь снег, и Угрюм-река синела под солнцем холодным блеском.

Путники все еще не могли изжить того острого ощущения, что, словно ножом, полоснуло их при спуске чрез порог.

– Жжжи! – и нету, – улыбался Ибрагим.

Все еще в ушах мерещился рев диких волн, и неостывшие души путников были под обаяньем чуда.

– Напролом пойдешь – всегда цел будешь. Забоишься – пропал твоя... – поучал черкес.

Солнце и торопливая быстрина реки делали свое дело. Вера в успех была очевидна. Что ж, еще каких-нибудь недели три – и город Крайск. Черт возьми, как все-таки хорошо, как радостно жить на свете!

– Хватит ли нам припасов, Ибрагим? Пороху, дроби совсем пустяки.

– Хватит...

Тихим вечером закат был красный с желтыми закрайками.

– Ветер будет, – сказал Ибрагим. – Примечай.

Действительно, с полночи разыгрался ветер. Пришлось причалить шитик крепко-накрепко: волны с плеском ударяли в его борта, и тайга по берегам шумела.