Читать книгу "Замечательные чудаки и оригиналы - Михаил Пыляев"

Едва ли можно встретить другого человека, оцениваемого столь различным образом нетолько различными, но и одними и теми же судьями, как князь Меншиков. Ума обширного, соображения необыкновенно быстрого, памяти изумительной, князь с независимостью мнений соединял беспредельную преданность и покорность самодержавному своему монарху.

До самой смерти князь сохранял свойственную ему одному художественность повествования. Он не украшал рассказов ни одним отборным словом, ни одною эффектною фразою, ни возвышение голоса, ни жест не шли к нему на помощь. Устремив свои глаза на слушателя, князь спокойным, почти ленивым голосом обстанавливал прежде всего сцену, потом излагал события с такою отчетливостью, что в представлениях слушателя обрисовывалась живая картина, которая так сильно врезалась в память, что уже не могла быть забыта. Князь прослужил 64 года и все время не переставал ни на минуту следить за всеми политическими событиями и за всеми успехами науки.

Когда Меншиков был назначен в Дрезден посланником, то это назначение он счел немилостью и подал в отставку. В отставке он страдал от бездействия. Вот его личный рассказ об этом времени: «Измученный праздностью, страдая бессонницею, от нечего делать, я отправился за советом к А.П. Ермолову. „Вы тоже были в опале, – сказал я ему, – тоже в отставке после деятельной жизни, скажите мне, что вы сделали, чтобы не сойти с ума?“ – „Любезный Меншиков, – отвечал Ермолов, – я нанял деревенского попа учить меня по-латыни; прочитал с ним Тита Ливия, Тацита, Горация, это чтение наполнило праздное время, укрепило во мне дух и дало мне тот слог, который так нравится нашей молодежи“. Я последовал было его совету взял деревенского священника и стал повторять латынь, но учитель мой редко бывал в совершенно нормальном виде, а между тем подвернулся мне сосед, мой почтенный Глотов, автор морской практики. Я вспомнил, что мне предлагали черноморский флот, и что я не мог принять его потому, что не имел понятия о морском деле – и стал учиться у Глотова».

Меншиков в течение своей жизни был известен на многих поприщах жизни. Из одиннадцати мундиров, право носить которые было ему предоставлено, он избрал и предпочитал морской и носил его постоянно в Севастополе, когда был его защитником. Ему раз сказал известный Денис Давыдов: «Ты, впрочем, так умно и так ловко умеешь приладить свой ум ко всему по части дипломатической, военной, морской, административной, за что ни возьмешься, поступи ты завтра в монахи – в шесть месяцев будешь ты митрополитом». Меншиков был самый усердный придворный и ничто не могло заставить его не быть во дворце в дни, назначенные для приезда ко двору.

Какой-то шутник утверждал, что когда в придворной церкви при молитве «Отче наш» поют: «но избави нас от лукавого», то князь Меншиков, крестясь, искоса глядел на Ермолова, а Ермолов делал то же, глядя на Меншикова. Однажды, явившись во дворец, Меншиков, став перед зеркалом, спрашивал у окружающих: не велика ли борода у него? На это бывший здесь же Ермолов отвечал ему: «Что ж, высунь язык, да обрейся!»

В другой раз великий князь Михаил Павлович сказал про Меншикова: «Если мы будем смотреть на лицо князя с двух противоположных сторон, то одному будет казаться, что он насмехается, а другому – что он плачет». Это замечание великого князя и острота Ермолова очень хорошо выражают характер Меншикова.

На лице Меншикова улыбка всегда была поддельная, чтобы скрыть впечатлительность, которой, как уже мы выше сказали, он всегда стыдился.

У князя Меншикова с графом Клейнмихелем были какие-то личности. В шутках своих князь не щадил ведомства путей сообщения. Когда строились Исаакиевский собор, постоянный мост чрез Неву и Московская железная дорога, он говорил: достроенный собор мы не увидим, но увидят дети наши; мост мы увидим, но дети наши не увидят, а железной дороги – ни мы, ни дети наши не увидят.

Во время работ железной дороги и моста было много толков. Дорогу все обещали кончить, а не было видно окончания работ, мост делали быстро, но не многие были уверены в его прочности.

Когда же скептические пророчества его не сбылись, он при самом начале езды по железной дороге говорил: «Если Клейнмихель вызовет меня на поединок, вместо пистолета или шпаги предложу ему сесть нам обоим в вагон и прокатиться до Москвы – увидим, кого убьет».

Перед окончанием постройки петербургско-московской железной дороги Клейнмихель отдал ее на откуп американцам, заключив с ними контракт. На основании этого контракта в первый год (с октября 1851 года) американцы пускали поезда только по два, потом по три раза в день, и каждый поезд составляли не более, как из шести вагонов. От этого товары лежали горами на станциях в Петербурге и Москве, а пассажиры третьего класса по неделе не могли получить билеты на проезд. Кроме того, американцы, раздробив следующую им плату по верстам, обольстили Клейнмихеля копеечным счетом, с каждой версты они назначили себе по 1/2 копейки серебром; но из этого, по-видимому, ничтожного счета выходила огромная сумма, и все выгоды остались на стороне американцев.

В феврале 1852 года, когда общий ропот по этому случаю был в разгаре, прибыл в Петербург персидский посланник со свитою. Император приказал показать ему все редкости столицы, в том числе и новую железную дорогу. Сопровождавшие персиян, исполнив это поручение, подробно докладывали, что показано ими, и на вопрос его величества: «Все ли замечательное показано на железной дороге?» отвечали: «все». Меншиков, находившийся при этом, возразил: «А не показали самого редкостного и самого достопримечательного!» «Что такое?» – спросил государь. «Контракта, заключенного графом Клейнмихелем с американцами», – отвечал Меншиков.

В описываемое время на графа Клейнмихеля возлагались чрезвычайно разнообразные обязанности. Он возобновлял Зимний дворец после пожара, ему подчинена была Медико-хирургическая академия, он строил железную дорогу. Такие многосторонние обязанности возбуждали в обществе остроты и большие толки.

В одном иностранном журнале явилось известие, что возобновление Зимнего дворца поручено доктору медицины Клейнмихелю, и в столице при каждом открытии вакансии важной государственной должности тотчас носились слухи, что на это место определен будет Клейнмихель. Его назначили, по городским слухам, и военным министром, и министром внутренних дел, и шефом жандармов.

В 1843 г., когда Клейнмихель был уже главноуправляющим путями сообщения, умер митрополит Серафим. Слушая разговоры и предложения о том, кто будет назначен митрополитом в Петербурге, Меншиков сказал: вероятно, назначат графа Клейнмихеля.

В 1843 году военный министр князь Чернышев был отправлен на Кавказ; предполагали, что он будет назначен главнокомандующим, а на место его будет Клейнмихель. В то время известный военный историк Михайловский-Данилевский, заботившийся в своем труде о том, чтобы выдвинуть на первый план подвиги тех генералов, которые могли бы быть ему полезны, и таким образом проложить себе дорогу, приготовлять новое издание описания войны 1813–1814 гг. Это издание уже оканчивалось печатанием. Меншиков сказал: «Данилевский, жалея перепечатать книгу, пускает ее в ход без переделки; но вначале сделал примечание, что все написанное о князе Чернышеве относится к графу Клейнмихелю». Когда умер Михайловский-Данилевский, Меншиков сказал: «Вот и еще баснописец умер!»