Читать книгу "Спящие красавицы - Оуэн Кинг"

Бартлетт вытащил оранжевый тонометр из Мешка Первой Помощи, поколебался, а затем залез в сумку, в пакет с одноразовыми перчатками. Он дал одну пару Эмерсону, а другую взял для себя. Терри наблюдал, не желая второй раз прикасаться к волокнам паутины на коже Тиффани. Что, если они были ядовитыми?

Цифры кровяного давления, которые назвал Эмерсон, были нормальными. Врачи скорой ходили туда-сюда рассуждая о том, стоит ли очистить ей глаза и проверить ее зрачки, и, хотя они тогда этого не знали, приняли лучшее решение в своей жизни, когда решили этого не делать.

Пока они разговаривали, Терри увидел что-то, что ему не понравилось: рот Тиффани, инкрустированный паутиной, медленно открывался и закрывался, как будто она жевала воздух. Ее язык стал белым. Волокна поднимались из него, колеблясь, как планктон.

Бартлетт поднялся.

— Мы должны отвезти ее в больницу Святой Терезы, если только у вас не возникнет с этим проблем. Скажите, что вы об этом думаете, потому что она кажется вполне стабильной… — он посмотрел на Эмерсона, тот кивнул.

— Посмотри на ее глаза, — сказал Роджер. — Все белое. Держите меня семеро.

— Давай, отдадим, — сказал Терри. — Мы не можем ее допросить.

— Два покойника, — сказал Бартлетт. — Эта штуковина растет на них?

— Нет, — сказал Терри, и указал на торчащую голову. — На том вы сами видите. Нет и на Трумэне, парне, который находится внутри.

— А в раковине? — Спросил Бартлетт. — Туалете? Душе? Я говорю о мокрых местах.

— В душевой кабинке есть телевизор, — сказал Терри, что не было ответом на поставленный вопрос, а было всего лишь случайностью, но это все, что он мог моментально вспомнить. И еще не в тему: был ли открыт Скрип? Было рано, но таким утром, как это, вы могли себе позволить пропустить пару кружек пива; специальное разрешение могли дать ужасные трупы и жуткое говно на лицах людей. Он продолжал смотреть на Тиффани Джонс, которая медленно, но неуклонно, оказывалась заживо погребенной под белым прозрачным покрывалом… чем-то. Он заставил себя ответить на заданный вопрос. — Только на ней.

Роджер Элуэй теперь произнес то, о чем все они подумали.

— Парни, а что, если это заразно?

Никто не ответил.

Терри поймал движение в углу глаза и повернулся назад, чтобы посмотреть на трейлер. Сначала он подумал, что стая бабочек поднимается с крыши, но бабочки были разноцветными, а эти были коричнево-серыми. Не бабочки, а мотыльки. Сотни.

6

За дюжину лет до этого, в душный день позднего лета, в службу контроля за животными поступило сообщение о еноте, засевшем под полом старого отремонтированного амбара, который местная Епископская церковь использовала в качестве «пасторского центра». Беспокойство было вызвано возможным бешенством животного. Фрэнк приехал немедленно. Он одел свою маску и перчатки, длиной по локоть, заполз под сарай, посветил на животное фонариком, и оно отпрыгнуло, так, как должен был отпрыгнуть здоровый енот. Как бы там ни было — бешенство у енотов действительно было серьезной проблемой, встречающейся не так уж и часто — разве что в старых добрых двадцатых — женщина, которая показала дыру под амбаром, предложила ему стакан синего Кул-эйда с благотворительной распродажи, которая проходила на парковке перед церковью. Напиток был довольно противным — сильно разбавленным и практически без сахара — но Фрэнк выпил его на целых три доллара только для того, чтобы подольше оставаться там, в пожелтевшей траве церковного кладбища, и говорить с женщиной, у которой был замечательный смех и такая манера стоять, упершись руками в бедра, что его аж дрожь пробирала.

— Ну, вы собираетесь исполнять свой долг, мистер Джиари? — Наконец-то спросила у него Элейн, в своей фирменной манере, резко отрубив голову небольшой светской беседе и перейдя к делу. — Я была бы рада, если бы вы пригласили меня в кино, но только после того, как избавитесь от этого существа, которое продолжает громить вещи под церковным полом. Как вам такое предложение? К тому же, ваши губы стали совсем синими.

Он вернулся к работе и вонзил острый лом в дыру под амбаром — извини, енот, мужчина должен делать то, что должен делать мужчина — а затем пригласил свою будущую жену в кино.

Двенадцать лет назад.

Так что же случилось? Все дело в нем, или просто у брака был какой-то срок годности?

Долгое время Фрэнк думал, что у них все в порядке. У них был ребенок, дом, здоровье. Не все было чики-пуки, конечно. Денежное положение было неустойчивым. Нана была не самым прилежным учеником. Иногда Фрэнк… ну… некоторые вещи его изматывали, а когда он был измотан, он выходил за грани. Но любой может совершать ошибки, и в течение долгих двенадцати лет, вы были обречены давать небольшие течи. Только его жена так не считала. Восемь месяцев назад она сказала ему, как именно это видит.

Она поделилась своим пониманием после знаменитого удара в стену кухни. Незадолго до известного удара в стену, она сказала ему, что передала восемьсот долларов своей церкви на компанию по сбору средств голодающим детям в какой-то мерзко трахнутой части Африки. Фрэнк не был бессердечен, он понимал страдания людей. Но ты не должен отдавать деньги, которые не можешь себе позволить. Ты не должен обделять своего собственного ребенка, чтобы помогать чужим детям. Безумие, вот что это было — месячный ипотечный платеж отправился через океан — но не это побудило знаменитый удар в стену. Он был вызван тем, что она сказала дальше, и взглядом на лицо Элейн, когда она это говорила, одновременно дерзким и упрямым: Это было мое решение, потому что это были мои деньги. Как будто ее брачные клятвы, которые она дала одиннадцать лет назад, ничего не значили, как будто она могла делать все, что хочет, не ставя его в известность. Итак, он пробил стену (не ее — стену), и Нана побежала наверх, плача, а Элейн сказала ей:

— Этот удар предназначался нам, малышка. И однажды это не закончится стеной.

Фрэнк ничего не сказал и не попытался её переубедить. Все могло закончиться либо временным разъездом, либо разводом, и Фрэнк выбрал первое. Но ее прогноз был неправильным. Он не ударил бы их. Никогда не ударил бы. Он был сильным. Он был защитником.

Но один довольно важный вопрос все же остался: что она пыталась доказать? Какую пользу она получила, пройдя через это? Это была какая-то нерешенная детская проблема? Или это был просто старый добрый садизм?

Что бы это ни было, это было чертовски неправильным. И, блядь, бессмысленным. Вы, как афроамериканец в Трехокружье (или любом другом округе в Соединенных Штатах), не могли дожить до тридцати восьми лет, не столкнувшись с гораздо большей долей бессмысленности, чем ваша законная доля — расизм, в конце концов, был воплощением бессмысленности. Он вспомнил дочку шахтера, с которой встречался в девятом или десятом классе, между ее передними зубами было такое расстояние, что они напоминали пять карт, выложенных на покерном столе, ее короткие волосы были завязаны в тугие косички так, что выглядели как пальцы. Она прижала палец к запястью и сказала: