Читать книгу "Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг"

Единственный сын объездчика и прачки, Чалых родился в 1901 г. в Перовске в Сыр-Дарьинской области Туркестана (в Советском Союзе Кзыл-Ординская область Казахстана). Его родители были неграмотны и столь бедны, что соседи говорили о них: «На троих — одна рубашка».

С 1909 по 1915 г. Чалых ходил в школу, где научился тачать обувь и столярничать, а также читал Пушкина, Тургенева, Толстого и Крылова. За это пришлось внести плату в размере четырех рублей — в довоенное время на эту сумму можно было купить 160 килограммов баранины. Чалых рисует картину крайней бедности, от которой, однако, он сумел избавиться еще до революции. В отличие от Логинова и Поздняка, он не лишился отца, и тот сумел финансировать образование сына. В 1915 г. Чалых решил поступить в учительскую семинарию, тем самым окончательно оставив позади нищету и невежество; «Семинарский период жизни сыграл, как мне теперь представляется, решающую роль в формировании человеческих и моральных качеств… Я любил и люблю свою семинарию». Он научился играть на скрипке и даже имел собственный инструмент — тогда как в родительском доме у него и книг-то ни одной не было.

Мемуары Чалых показывают, что старый стандарт повествования и толкования собственной истории после гибели Советского Союза отнюдь не утратил силу и не сменился новой парадигмой. Точно так же, как Логинов и Поздняк в 1970-х гг., Чалых в 1990-е гг. интерпретирует свою жизнь в Советском Союзе как историю успеха, освобождения от тисков бедности и невежества. И для него Российская империя означала нищету и неграмотность, а советская власть воплощала социальное восхождение.

Такого рода периодизация истории собственной жизни обычно не встречается в воспоминаниях женщин-инженеров. Женщины, которые в массовом порядке пошли в технические вузы позже мужчин, в конце 1930-х гг., принадлежали к поколению, родившемуся около 1915 г., так что у них не было воспоминаний о царском времени. Роль оставленного позади ужасного прошлого играла для женщин-инженеров Гражданская война, заставившая их скитаться и голодать. Поэтому противопоставление «до» и «после» выглядит не столь резко, как в рассказах мужчин, но и женские повествования ясно дают понять, что жизнь вошла в нормальную колею лишь после того, как большевики навели в стране порядок.

Татьяна Викторовна Федорова (р. 1915) вспоминает: «Детство и юность моего поколения — голодное, босоногое…» Она родилась в 1915 г. в Москве и малолетним ребенком пережила голод во время Гражданской войны. Отец рано умер, мать с тремя детьми бежала от голода в провинцию — на Дон. Там она работала в сельской больнице, в комнате при которой вся семья и жила. Топили печь шелухой от семечек с близлежащего маслобойного завода, шили пальто из старых одеял, пекли лепешки из картофельных очистков: «Что такое сахар — мы не знали, но зато как вкусна и сладка печеная свекла!»

Бедность не позволила семье даже справить старшей сестре Татьяны приданое. Зато будущий инженер Федорова имела возможность посещать школу в деревне и продолжить учебу по возвращении в Москву в середине 1920-х гг. Она очень четко отделяет свою собственную судьбу от участи матери и сестры: мать была талантлива, любила книги и театр, но не имела возможности свои таланты реализовать. И старшей сестре не выпало никакого другого шанса, кроме замужества и превращения в домохозяйку и мать. Сама же Татьяна Викторовна стала первой женщиной в семье, перед которой открылась возможность получить образование.

О голоде, холоде и тифе во время Гражданской войны, с одной стороны, и получении образования — с другой, рассказывает также Тамара Богдановна Кожевникова, урожденная Оденова (р. 1917). Ее отец завершил обучение на врача после Октябрьской революции; она не дает информации о своем социальном происхождении, но описывает жизнь в бедности, свойственную детям рабочих. Кожевникова родилась в 1917 г. в Кахетии, была единственным ребенком и пережила Гражданскую войну в Одессе, где дом ее родителей подвергся обстрелу, так что им пришлось бежать в Батуми. В детстве она даже представить себе не могла, что когда-нибудь сможет наесться досыта. Отец утром приносил с работы мешочек кукурузной муки, которой должно было хватить на весь день на семью из трех человек. Тамара все время бегала босиком и свою первую пару туфель не решалась надеть: ей казалось, что они слишком хороши для этого. Начало учебы в школе в 1925 г., которое долго откладывалось из-за смут Гражданской войны, она описывает как желанное событие, знаменовавшее окончание нищеты: «И вот наступил долгожданный день, когда я пошла в школу…»

Федорова повествует, как ей удалось избежать типичной для женщины судьбы, Кожевникова рассказывает, что всегда вела себя по-мальчишески: ей было скучно играть с другими девочками, и больше всего она любила бродить по горам со своей собакой. Но и ей пришлось сопротивляться предлагавшемуся стереотипному выбору: вопреки желанию родителей, она отказалась стать врачом, решив, что будет строить самолеты. Обе женщины подчеркивают тем самым, что преодолевали наследие прошлого в двойном плане: с одной стороны, бедность и неграмотность, с другой — традиционное представление о роли женщины.

К этой группе инженеров из рабочего класса можно причислить еще двух человек, хотя они и не являются выходцами из непривилегированных слоев. Но, как ни удивительно, будучи детьми тех, кого называли «трудовой интеллигенцией», они в повествованиях о своей жизни следуют той же схеме, что и Логинов или Чалых, дают те же оценки и приходят к тем же выводам. Инженеры Гайлит и Яковлев принадлежат к представителям старой буржуазии, которые примкнули к большевикам, стали (или уже были) убежденными коммунистами и приняли участие в строительстве советского государства. Такая позиция, отражающаяся в их биографии, имела решающее значение для изображения и интерпретации собственной истории: Яковлев и Гайлит не только повторяли этапы жизненного пути своих коллег из рабочих, но и писали свои воспоминания по одинаковому с ними образцу. Хотя они не терпели материальной нужды, царское время под их пером предстает, во всяком случае, некой доисторической, отжившей, седой древностью, после преодоления которой только и началась по-настоящему их жизнь.

Андрей Андреевич Гайлит (р. 1905) был сыном латышского техника-транспортника. Его отец рано умер, оставив мать с двумя детьми. Правда, эта женщина, дипломированная медсестра, имела меньше проблем с пропитанием детей, чем матери Логинова, Поздняка или Федоровой. Семья переехала в Гатчину под Петербургом, где Гайлит провел безоблачное детство с мальчишескими шалостями, игрой в футбол и чтением книг.

Отец Александра Сергеевича Яковлева (1906-1989) окончил Александровское коммерческое училище и до 1917 г. работал в нефтяной фирме «Товарищество братьев Нобель» в Москве. Хотя у Яковлева были дорогие игрушки и возможность учиться в одной из лучших частных гимназий Москвы, он уверяет, что семья, состоявшая из пяти человек, жила очень стесненно и страдала от постоянного шума толкучки, находившейся поблизости. Он подчеркивает свою близость к рабочему классу, ссылаясь на прадеда, волжского крепостного, упоминает деда, державшего маленькую свечную лавку у Ильинских ворот в Москве. Тем не менее у него имелись совершенно другие перспективы на будущее, чем, например, у Логинова, Поздняка или Федоровой, об этом говорят хотя бы слова его матери, не сомневавшейся, что ее сын когда-нибудь станет техником.