Читать книгу "Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - Ольга Арефьева"

Балет это танец на пальцах ног, на поклоны выходить задом.

Ложбинка между лопаток переходит в ложбинку между грабелек, дальше трогательная косточка в супе.

Любую работу надо делать два раза: для себя и для Бога. Любую подлость надо делать два раза: для себя и для черта. Поэтому всё делай дважды, всё равно ты не знаешь ни добра ни зла. Те же, кто познали его, улыбаются черепами. Спиральное фуэте исполняется только посолонь, от этого прибывает радости и денег.

Кульминация искусства: танцоры высоко задирают ноги, выражая беспредельную скорбь. Их имена ничего не говорят верным поклонникам, кроме размера обуви. Овации и цветы сыплются на подмостки, на ладонях теплятся аплодисменты, зеркало сцены отражает королевскую ложу. За кулисами красиво и суетно, солистки накладывают на пальцы ног ресницы и тайком засовывают битое стекло в пуанты товаркам. Мужчины в колготках и пачках обтягивают мощи своих интеллектов и запоминают, как кланяться вбок. Мужиковатые бедра пылятся в юбочном ведре, прикрывая срам посредственностью.

Последние приготовления перед бисом: высшая точка хореографии. Вся память — в ногах, даже номера телефонов, лицо полностью посвящено улыбке. Высокое искусство — им только кошки владеют, но наши танцы всегда о Родине.

Автографы продаются в буфете, куда уже заняли очередь самые преданные любители кренделей ногами. Седые мальчики в непристойных брюках поправляют жабо и трясут кошельками ниже пояса, сутулые искусствоведы нанизывают очки на порочные лица. Распаренные матроны осыпают толпу румянами и цепляют золотыми сумочками колготки голенастых нимфеток с волосами, собранными в балетную гульку. Храм искусства дрожит и пенится, произвольно поднимаются пятки, ступени заглядывают под короткие юбки, статуи суют гипсовые руки в карманы прихожанам. Надо всем этим нависает мраморный плакат, поддерживаемый схематичными купидонами: «У нас у всех какая-нибудь странность».

Звонок собаке

«Мне кажется, что собакой быть очень грустно. Я вообще не понимаю собак», — думала Аврора, отбиваясь от горячего, как котлета, собачьего языка. Она только что зашла домой усталая посте спектакля, бросила на пол охапку цветов и, усевшись на стульчик рядом с букетами, стянула с ног туфли. Барбацуца в приступе чувств так истово лизала ее стопы, словно поклонялась собачьему божеству. За окном синел ясный вечер, Аврора прикрывалась коленом от страстных и неуклюжих нападений, приговаривая: «О, лотосные стопы!» и «уйди, противная!». Собака, утихомирившись, распласталась на полу и продолжала неотрывно смотреть на хозяйку, словно желая заплакать от невозможности выразить бесконечную любовь в конечном мире кубической комнаты, деревянного пола, сухих и натруженных босых ног.

Недавно на прогулке Барбацуца порезала лапу, Аврора промыла и перевязала ее, но ушла в театр беспокойной, в босоножках, похожих на намордники. Шли важные репетиции, в перерыве она захотела было позвонить домой, чтобы узнать, как себя чувствует больная лапа. По, уже набрав номер телефона, вспомнила, что собака не умеет не только говорить, но и брать трубку. Что было очень странно, ведь с ней Аврора была гораздо ближе, чем с людьми. Собака вообще была ей самым близким существом на земле, пока рядом не было мужа. «Когда заводишь собаку — ты хочешь или не хочешь, чтобы она была умнее тебя?» — думала Аврора, выходя с Барбацуцей на темнеющую улицу в старых удобных сандалиях.

Выдуманные буквы

«Я вижу что пошли секунды, и тогда ложусь спать. Я опять жду, когда мой мучачо поднимется по ступенькам и каждая его нога поздоровается по очереди с каждой ступенькой: чет-нечет. Стук двери будет паролем, а двери всё равно нет. Во что стучать, в воздух? Или в воду — если ты живешь под водой? Выстроятся спина к спине, к лицу лицом, за другом друг все обитатели нашего мира, и чужие люди не придут на этот праздник потому, что их не существует. Он тоже не придет, потому что он тень, и сегодня не четверг. Тень, отражение в зеркале и отражение в воде — имеют форму, но не имеют материи. Тени продолжают делать то же, что и хозяева: тень птицы летает, тень вора ворует, тень матери качает ребенка. Но с картинками не так: они своевольнее оригиналов и позволяют себе гораздо больше. Машущий крыльями не всегда отрывается от листа, на котором нарисован. Часто он наоборот становится механическим и несмазанным. Его танец не только некрасив, но и страшен. Даже пластинка есть такая — „Страшные танцы“. И подзаголовок. В поисках обыденности», — записала она в полутьме вслепую выдуманными буквами и обнялась с собакой под иконой святого Тимьяна.

Записки блистательного Иеронима

Едина в трех телах, душ тебе не хватило?

Бойся — и тебя съедят. Кто боится, тот вкуснее.

Ни к чему эти столовые вилки! Еда расползлась со стола…

Забрал остатки себя тайно.

Самую лучшую собаку хранил между страницами книги.

Танцевал телом из тишины.

Не стеснялся брать на себя огонь.

Воображал: каково это — носить следы на себе?

Был так рад за литературных героев.

Забыл, что нужно стыдиться, и заглянул под юбку статуе.

Пошел дальше ковыряться в искусстве.

Святой Тимьян

Святой Тимьян изображается на иконах одетым в зеленые листья, и помогает от одиночества. По преданию, он жил в лесу в деревянной хижине, питался корой и спал только стоя. Он слушал хор медведей и смотрел танцы птиц, обучая их смыслу литургии. Для памяти смертной он вырыл ногтями рядом с жилищем подземный мешок-могилу. И в самые погожие, и в самые дождливые дни он ходил туда плакать в темноте. Он царапал ногтями лицо и раздирал одежду, скорбя о своих грехах, которыми считал грехи всего мира. Девушке Серапионе, которая могла бы стать его судьбой, вместо любви и женитьбы он оказал мучительную милость: разрешил присутствовать при своей смерти, когда та настанет. Девушка уже стала немолода, а его горестный вой всё раздавался в лесу из-под земли гулко и сдавленно, пугая грешников и грибников. К нему приходили звери, которым он проповедовал истинного Бога, рассказывал о грехе и покаянии, некоторых учил человечьему языку. Благодаря ему звери стали стыдливы к своим инстинктам, некоторые волки перестали есть скоромное по средам и пятницам, а один медведь решил стать монахом. Когда кто-то пожертвовал монашествующему Тимьяну крупную сумму денег, он не купил себе ни одежды, ни еды. Он пошел в село и заказал себе гроб из цельного ствола дуба, и чтобы его нарочно не доделали и поставили посреди пустыря на окраине. На остальные деньги он нанял на много лег вперед рабочих, дав им странное поручение. В самые тихие и спокойные дни, когда он забывался в радости, им полагалось грубо открывать двери ногами и говорить: «Ну что, хозяин, когда гроб доделывать будем? Ибо смерть твоя близка, со дня на день тут будет!» Интересно, что когда Преподобный в самом деле умер, от него не осталось ни тела, ни костей, лишь горстка пепла, которая была рассыпана по полу его земляного мешка. Селянам пришлось засыпать его яму, чтоб в нее, не дай Бог, никто не провалился, она же и стала могилой его пеплу, если вообще могила нужна святому, освободившемуся от земного тела. Злые языки, правда, утверждали, что пепел в могиле остался оттого, что Преподобный курил там и выбивал трубку об пол. И что он не умер, а просто сбежал в город и стал там потешным человеком по ярмаркам. Даже божились, что видели в разных местах (иногда в нескольких одновременно) скомороха-гадальщика с ручным, немного говорящим медведем, плясавшим для зазывания прохожих. Якобы скоморох предсказывал судьбу, но не за деньгу, а за молитву. Он требовал, чтобы жаждущий предсказания молился о прощении своих грехов столько раз, сколько слов было в его записке (а вопросы он принимал только записками). И что у него из-под рубахи и штанов — нет-нет да и высовывались зеленые листья.