Читать книгу "Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский"

Нобль сделал эффектную паузу, но я не дал ей триумфально продлиться.

— Почему же я тогда не вытащил картину из багажника, когда приехал к себе в особняк?

— Вы очень устали после аварии.

— Почему же я тогда позволил утром адъютанту Геринга забрать «хорьх» вместе с картиной в багажнике?

— Вы так плохо себя чувствовали после аварии накануне, что совсем забыли о том, что в багажнике «хорьха» спрятана украденная картина, а когда вспомнили, было поздно.

— Если продолжать вашу версию, то мне, похоже, было настолько плохо после аварии, что я незаметно снял картину со стены и спрятал ее в багажник автомобиля.

— Почему бы нет?

— Да зачем мне вообще нужна эта проклятая картина? Давайте все валить на мое плохое самочувствие после аварии!

— Разве вы не любите акварель?

— Никогда ею не интересовался!

— Вот почему, увидев впервые значительную акварельную работу, вы были так поражены!

— Хватит, Нобль! Я больше не желаю слушать бред, который вы здесь несете.

— Между прочим, герр Шаталов, мой бред безвозвратно ломает вам карьеру и жизнь.

6

Затем снова была камера гестапо, нескончаемые допросы и опять камера гестапо. Я стоял на своем. Обвинение в краже акварели — бред!

Тогда Нобль, не на шутку разозлившись, привел меня в камеру для допросов и приступил к очным ставкам. Девушка из фирмы, которая была приглашена в дом Эрика фон Горна для проведения дня рождения, вдруг сообщила под присягой, что, кажется, видела, как я, воровато оглядываясь, спустился по винтовой лестнице из мезонина. В руках я держал завернутый в мягкую светлую тряпицу довольно большой плоский прямоугольный предмет, по размерам и очертаниям очень похожий на ту самую украденную картину Эрика фон Горна.

Вот здесь я, кажется, всерьез приуныл. Девушка прочно стояла на своих совершенно фантастических показаниях. Я спорил, но она была так непреклонна, словно своей версией развития событий я изображал ее в очень неприличном свете. В конце концов я не выдержал, видимо, сказалось напряжение прошедших дней, вышел из себя и начал ругаться.

Очная ставка окончилась. Девушка на прощание взглянула в мою сторону так, словно увидела безобразного огромного паука, и гордо удалилась, покачивая восхитительными бедрами, как каравелла бортами на волнах.

Нобль грозно нахмурился, словно странноватый германский верховный бог со смешно торчащим в сторону лиловым ухом.

— Нужен еще один свидетель, герр Шаталов, и он есть.

— Кто такой?

— Адъютант рейхсмаршала Геринга. Он обнаружил картину в багажнике «хорьха». Вот его показания. Читайте!

Я раздраженно склонился над избитыми печатной машинкой листами протокола допроса, на каждом листе внизу стояла размашистая франтоватая подпись. Адъютант показал, что по поручению канцелярии Германа Геринга и с его ведома он забрал «хорьх» из особняка по адресу, указанному лейтенантом люфтваффе Хелен фон Горн. Прибыв в расположение канцелярии Геринга в Берлине, он проверил автомобиль и обнаружил в багажнике акварельную картину «Замок Нойшванштайн», завернутую в мягкую светлую тряпицу.

Я был добит окончательно. Дикая усталость, словно голодная медведица на добычу, навалилась на меня.

Нобль забавлялся со мной, как кошка с мышкой. Я, одетый в новенькую серую робу, которую мне выдали в изоляторе, понуро сидел перед ним на прикрученной к полу табуретке. Понятное дело, мне было от чего прийти в отчаяние!

Нобль снова стал играть роль добрячка. Надо признать, что роль хорошего парня ему удавалась гораздо лучше, чем роль злодея.

— Нам осталось, герр Шаталов, допросить герра Эрика фон Горна и вернуть ему картину, украденную вами. Не волнуйтесь, судебный процесс пройдет по ускоренной процедуре. Много вам не дадут. Скорее всего, суд приговорит вас к исправительным работам. Будете вывозить мусор из казарм летчиков близ аэродрома. Скоро все закончится. Обещаю!

7

Однако время шло, а следствие, кажется, как будто внезапно уснуло. Никаких допросов, очных ставок и других процессуальных действий больше не проводилось.

Знакомая серая гестаповская камера, похоже, становилась моим домом. Я дни напролет лежал на жесткой полке, которая откидывалась на цепях на ночь и должна была убираться утром, но надзиратель почему-то позволил мне игнорировать это предписание.

Дежурный расплывчатый электрический свет несмело струился из красноватой лампочки сквозь мелкую сетку, которой она была забрана, и не освещал, а лишь подчеркивал невероятную унылость тюремной обстановки.

Тощий матрац нисколько не смягчал твердое, как камень, дерево. Полка немилосердно мяла мне кости, а одеяло кололо кожу жестким ворсом даже сквозь плотную ткань тюремной робы, словно все они решили взять на себя роль экзекуторов по моему приговору.

— Однако приговор, дорогие мои полка и одеяло, еще не состоялся!

Я разговаривал с ними, как с живыми. Они обвиняли меня, в ответ я вполне логично, как мне казалось, доказывал свою невиновность.

Как-то раз из-за жуткой бессонницы мне не пришлось спать всю ночь. После тюремного завтрака навалилась, наконец, вязкая дремота, однако мысли мешали спать, они, толкая друг друга, как овцы, спешащие в загон, теснились в мозгу.

Кому понадобился мой арест? Может быть, таким способом кто-то желает оставить меня в Германии?

Правдоподобно, но как грубо! Случится скандал. Причем скандал, не нужный ни Германии, ни Советскому Союзу. Подумать только, советский летчик-испытатель попался на краже акварели!

Я не знал, сколько прошло времени. В камере не было часов. Вместо секундной стрелки остро пульсировала вена на виске.

Дремота куда-то улетучилась. К этому моменту я не спал почти сутки, и состояние было крайне неприятным. Ты устал, хочешь уснуть, а сон упорствует и не идет.

Наконец, уставший до предела мозг отключился, и на меня навалился какой-то странный сон. Перед глазами замелькали цветные картинки с острыми занимательными сюжетами и захватывающими приключениями, но умом я понимал, что сплю и что все эти увлекательные картинки — всего лишь сон. Такое ощущение бывает в кинозале во время просмотра кинофильма.

Внезапно я увидел советский аэродром. Наши истребители, как на параде, выстроились вдоль взлетно-посадочной полосы.

Я стремительно бегу к одному из самолетов, как будто от того, успею я или нет, зависит моя жизнь. Секунда — и я привычно вскакиваю на крыло.

Стойка шасси вдруг подламывается под моим весом, и самолет беспомощно заваливается. Я, ругаясь, бегу к следующему, но все повторяется. Стойка шасси не выдерживает моего веса и подламывается. Самолет упирается крылом в землю. Я никак не могу попасть в кабину!