Читать книгу "Корнилов - Владимир Федюк"

Политические взгляды самого Корнилова охарактеризовать очень трудно. Деникин писал, что по своим убеждениям Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. «Но напрасно было бы в пределах этих широких рамок искать какого-либо партийного штампа. Подобно преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам, убеждениям примыкал к широким слоям либеральной демократии; быть может, не углублял в своем сознании мотивов ее политических и социальных расхождений и не придавал большого значения тем из них, которые выходили за пределы профессиональных интересов армии». Впрочем, в первые месяцы революции все нюансы политики сводились к противопоставлению ярлыков «монархист» — «республиканец».

Многочисленные высказывания Корнилова по этому вопросу хорошо известны. Своему ординарцу В.С. Завойко он говорил, что «дорога к трону для любого из Романовых лежит через его, генерала Корнилова, труп». Много позже, уже в период борьбы с большевиками на Дону, Корнилов вновь повторил: «Я республиканец; если в России будет монархия, то мне в России места не будет». Но слова, даже вполне искренние, сами по себе не могут служить убедительным доказательством.

Если иметь в виду под монархизмом лояльность существовавшему до революции режиму, то, несомненно, Корнилов был монархистом. В подпольных кружках он не состоял и никто из знавших его не зафиксировал в его устах призывы к изменению государственного строя. Скорее наоборот, как и следовало ожидать от человека, самим родом деятельности предрасположенного к порядку и дисциплине, Корнилов с крайним раздражением относился к попыткам думских либералов расшатать власть. Генерал Е.И. Мартынов, одно время находившийся вместе с Корниловым в австрийском плену, вспоминал, что, читая в газетах о событиях в России, тот неоднократно говорил, что с удовольствием перевешал бы всех этих Гучковых и Милюковых.

Но Корнилов отнюдь не принадлежал к числу убежденных приверженцев монархии. Таковых среди русского генералитета вообще было очень немного. В феврале 1917 года, когда решался вопрос об отречении царя, из всех старших воинских начальников лишь двое — командир 3-го конного корпуса граф А.Ф. Келлер и стоявший во главе гвардейской кавалерии генерал Хан-Гуссейн Нахичеванский — выразили готовность с оружием в руках встать на защиту трона. Корнилов вполне мог бы повторить слова другого персонажа той же драмы, адмирала А.В. Колчака: «Я был монархистом и нисколько не уклоняюсь… Я не могу сказать, что монархия — это единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считал себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе».

Как и Колчак, Корнилов полагал себя в первую очередь солдатом. Как тысячи других генералов и офицеров, он считал, что служит России, а не конкретному лицу, династии или политической конструкции. Трудно сказать, видел ли в действительности поручик Кологривов красный бант на груди у Корнилова или придумал эту живописную деталь позже. Даже если и видел, в этом нет ничего постыдного. Двоюродный брат царя, а в будущем — «император в изгнании» великий князь Кирилл Владимирович щеголял в эти дни красным бантом на лацкане адмиральской шинели. Красный цвет в ту пору стал «защитным цветом», частью своеобразной революционной униформы.

Весной семнадцатого монархистов в России было не найти днем с огнем. Конечно, у многих рассуждения о приверженности республиканским идеалам были чистой воды лицемерием, но для большинства граждан страны республика олицетворяла светлое будущее. Дискредитация монархии задолго до того была подготовлена слухами и сплетнями, грязными историями и анекдотами. Даже воплощение монархизма, знаменитый правый депутат Думы В.М. Пуришкевич, и тот публично заявил о своем разочаровании в монархической идее.

Но большинство приверженцев новой веры оказались в ней столь же неустойчивы, как и в старой. Весной российский обыватель, начитавшийся грязных историй о царице и Распутине, искренне полагал себя республиканцем, осенью, напуганный нарастающей разрухой, он начал тосковать о монархии. В этом мало отличались генералы и офицеры, чиновники и конторщики. Надо признать, что для тех, у кого политические идеалы сводились к существованию твердой власти, монархия была ближе, чем республика. К таковым относился и Корнилов, но у него была своя судьба. Судьба уже вела его, и он, фаталист, воспринимал это как должное. Своей карьерой, стремительным выдвижением Корнилов, несомненно, был обязан революции. Он так и остался «революционным генералом», несмотря на то, что ему уже очень скоро пришлось вступить в борьбу с теми уродливыми формами, которые революция постепенно обретала.

АПРЕЛЬСКИЙ КРИЗИС

К середине апреля 1917 года русской революции было уже полтора месяца от роду. Все это время не прекращались торжества и ликование. Но постепенно затянувшийся праздник начал производить впечатление болезненного запоя, в котором все яснее проявлялись черты будущего похмелья. Вся страна бросила работать и бесконечно митинговала. Генерал П.Н. Врангель, оказавшийся в это время в Петрограде, вспоминал: «Это была какая-то вакханалия словоизвержения. Казалось, что столетиями молчавший обыватель ныне спешил наговориться досыта, нагнать утерянное время. Сплошь и рядом в каком-либо ресторане, театре, кинематографе, во время антракта или между двумя музыкальными номерами какой-нибудь словоохотливый оратор влезал на стул, начинал говорить. Ему отвечал другой, третий, и начинался своеобразный митинг. Страницы прессы сплошь были заняты речами членов Временного правительства, членов Совета рабочих и солдатских депутатов, речами разного рода делегаций. Темы были всегда одни и те же: осуждение старого режима, апология “бескровной революции”, провозглашение “борьбы до победного конца” (до “мира без аннексий и контрибуций” тогда еще не договорились), восхваление “завоеваний революции”».

Не прошло и месяца после торжественных похорон жертв революции на Марсовом поле, как столица начала готовиться к празднованию 1 Мая. Ввиду несоответствия старого и нового стилей День международной солидарности трудящихся праздновался «досрочно» — 18 апреля. Погода в этот день выдалась не по-весеннему холодной. Небо затянули серые тучи, дул пронзительный ветер. Неву, уже проснувшуюся было после зимы, вновь затянуло тонким льдом.

Несмотря на это, с утра на улицах Петрограда появилось множество людей. Около полудня на Марсовом поле состоялись главные торжества. Огромная площадь была забита народом, то там, то тут военные оркестры играли «Марсельезу», чередуя ее с оперными и балетными мотивами. В разных концах были расставлены грузовики, задрапированные красной материей и служившие импровизированными трибунами. Вот как увидел происходящее французский посол Морис Палеолог: «Ораторы следуют без конца, один за другим, все люди из народа, все в рабочем пиджаке, в солдатской шинели, в крестьянском тулупе, в поповской рясе, в длинном еврейском сюртуке. Они говорят без конца, с крупными жестами. Вокруг них напряженное внимание; ни одного перерыва, все слушают, неподвижно уставив глаза, напрягая слух, эти наивные, серьезные, смутные, пылкие, полные иллюзии и греха слова, которые веками прозябали в темной душе русского народа».