Читать книгу "Жизнь Джейн Остин - Клэр Томалин"

В том же году семья Бигг с тремя незамужними дочерьми, Кэтрин, Элизабет и Алитеей, унаследовала большое поместье Мэнидаун, в четырех милях от Дина. Мистер Бигг (или, точнее, Бигг-Уивер) был состоятельным землевладельцем, а дочери — его наследницами, но это ничуть не помешало их искренней дружбе с бесприданницами Остин; девицы Бигг были умны, и вкусы их совпадали со вкусами Джейн и Кэсс. Так что в округе образовалось целое сообщество молодых леди, с которыми можно было болтать, обмениваться впечатлениями и книгами, разучивать танцевальные па и новые мелодии, ходить на прогулки и ездить за покупками в Бейзингсток, а также сплетничать о соседях и членах собственных семей.

Джеймс оставил Оксфорд, чтобы принять сан, и поселился в доме священника в Овертоне, неподалеку от родительского гнезда. Он ценил хорошее общество и искал его (ему довелось даже пару раз охотиться бок о бок с особами королевской крови), и вот он встретил женщину, отвечавшую всем его честолюбивым чаяниям. Обеспеченная будущность Энн Мэтью, генеральской дочери и внучки герцога, не вызывала сомнений. Стройная, темноволосая, с красивыми глазами, она в свои тридцать два года была, как говорится, уже «сдана в архив». Но Джеймс разглядел свой шанс и не упустил его: посватался, получил согласие Энн и теплый прием в ее семье, несмотря на то что был всего лишь младшим священником. Отец обещал дочери содержание — сто фунтов в год. Вместе с доходом самого Джеймса этого должно было хватить и на меблировку дома, и на собственный выезд, и на свору гончих.

Пока устраивались все эти радостные дела, на долю Элизы и ее матери выпали тяжелые испытания. Миссис Хэнкок была больна, ее мучила опухоль в груди, и Элиза кинулась на поиски хорошего врача. Всегда и везде найдутся шарлатаны, готовые заработать на чужом горе, — отыскалась и тут некая «докторесса» (Элиза от кого-то услышала о ней и пригласила к матери), которая принесла «утешительную надежду» и «великолепное средство», предупредив, однако, что нужно набраться терпения и подождать. Впрочем, каким бы ни было это ее «средство», оно вряд ли сильно проигрывало большей части доступных тогда способов лечения[66]. Миссис Хэнкок решила, что боль уменьшилась, и Элиза позволила себе надеяться на «несказанное счастье видеть, как моя любимая матушка возвращается к жизни». Они старались подбодрить одна другую. Тянулись летние месяцы, Элиза, отказавшись от всех прочих дел, заперлась на Орчад-стрит, но, стараясь отвлечь мысли матери от болезни, еле справлялась с собственной «мучительной тревогой». Она была так занята и так несчастна, что даже ничего не сообщала Остинам, пока в июне ее не навестил Эдвард. Он направлялся в Озерный край, и Элиза смогла настолько овладеть собой, что поддразнивала кузена почти по-старому: дескать, как же он так спокойно поедет в это приятнейшее путешествие без своей возлюбленной? «Я с сомнением спросила, как он выживет без нее, на что он отвечал с тихой смиренной улыбкой, которую представители его пола обычно надевают в подобных обстоятельствах»[67]. И ни слова о Генри.

Миссис Хэнкок хотела отправиться в Стивентон, но не могла. В августе у нее начались сильные боли. 1 августа Элиза сообщала Филе в Кент: «Мама идет на поправку так медленно, что, хоть я и стараюсь держаться, руки у меня иногда опускаются и я дрожу при мысли, что все наши старания могут быть тщетными… как страшна даже тень подобных сомнений, когда речь идет о наших любимых…»

Меж тем «докторесса» продолжала твердить об исцелении. Однако теперь Элиза позвала в дом хирурга, мистера Рупса, и миссис Хэнкок, с октября прикованная к постели, кроме него и дочери, больше никого к себе не допускала. В конце месяца случился «ужасный приступ», и Элиза срочно вызвала еще и терапевта, прописавшего больной настойку опия. Элиза находилась в состоянии, «близком к безумию», и даже плохо осознавала, что врач думает о болезни ее матери.

Надежда сменялась отчаянием, а потом вновь возрождалась. «Никогда 1791 год не изгладится из моей памяти, ведь с самого первого месяца… чувства мои были обнажены и беззащитны перед новым испытанием», — писала Элиза. К Рождеству миссис Хэнкок страдала от сильного кашля, отсутствия аппетита, расстроенного пищеварения, а главное — от прежней боли. Опухоль не уменьшалась, но больная великодушно выразила дочери свою надежду: «Уже то, что я жалуюсь, — признак наступающего улучшения». «К моей невыразимой печали, сама я не могу тешить себя подобными мыслями», — пишет та в Кент. А затем, на мгновение, в этом письме мелькает прежняя Элиза, которая сообщает, что была звана на два изысканных бала. Но разумеется, намерения отправиться туда у нее не возникло. Фила не без злорадства писала своему брату об обратившейся в прах «веселой рассеянной жизни» бедной Элизы и предсказала, что скоро она останется «всеми покинутой и одинокой»[68].

Заботиться о пятилетнем Гастингсе стало труднее, когда его «вторая мама» перестала заниматься его воспитанием, и все же Элиза не хотела признавать безнадежность своих усилий. Она переодела сына из детской юбочки в жакет и брюки, рассчитывая, что в такой одежде ему будет проще ходить. На самом же деле для него представляло трудность даже стоять прямо.

Из Франции тоже доходили только плохие вести. В сентябре в Марэ графа атаковала толпа разъяренных крестьян; ему удалось спастись, но новый дом был разграблен, а все работы по осушению земель встали. Он отправился в Париж. Денег у него не было, он задолжал своей теще шесть с половиной тысяч фунтов.

Миссис Хэнкок умерла в конце февраля 1792 года в Хэмпстеде[69], куда в последние недели жизни ее привезла Элиза, уповая на свежий целительный воздух. За свои шестьдесят с лишним лет она пережила много всевозможных событий и приключений. Надпись на ее могиле гласила: «Филадельфия, жена Тайсо Сола Хэнкока, — нравственное совершенство соединилось в ней со всеми добродетелями доброй христианки» и с подлинным смирением, с которым она претерпела «суровые испытания долгой и тяжелой болезни»[70]. Жан Капо де Фейид сумел выбраться в Англию, чтобы поддержать жену и сына, и они вместе совершили довольно мрачную поездку в Бат. Но вскоре он узнал, что, если еще задержится, будет объявлен эмигрантом, а собственность его конфискуют, и поспешил обратно в Париж.