Читать книгу "Секретные архивы НКВД-КГБ - Борис Сопельняк"

«Так как у военнопленного не обнаружено никаких документов, а Джугашвили выдает себя за старшего сына Сталина, ему было предложено подписать прилагаемое при этом заявление в двух экземплярах. На предъявленной Д. фотокарточке он сразу же опознал своего отца в молодые годы. Д. учился в артиллерийской академии, которую закончил за 2,5 года вместо пяти. Д. производит впечатление вполне интеллигентного человека. Войну начал 24 июня 1941 года старшим лейтенантом и командиром батареи».

Протоколы допросов, которые все эти годы хранились в личном архиве Сталина, настолько красноречивы, что нельзя не привести хотя бы некоторые отрывки, что я несколько позже и сделаю.

А тогда старый пройдоха Ройшле ухитрился спрятать микрофон в ворохе лежащих на столе бумаг и записал достаточно откровенные ответы Якова на пленку, а потом так хитро смонтировал запись, что Яков предстал неистовым обличителем сталинского режима.

Эту пленку крутили на передовой — и голос сына Сталина слышали советские солдаты. В то же время немецкие самолеты сбрасывали на их головы листовки с призывом сына Сталина следовать его примеру и сдаваться в плен, «потому что всякое сопротивление германской армии отныне бесполезно».

Чтобы не было сомнений, что в их руках действительно сын Сталина, немцы сделали серию фотографий Джугашвили в окружении германских офицеров — и тоже сбросили на передовой. А нацистские газеты опубликовали собственноручное заявление столь необычного пленника:

«Я, нижеподписавшийся Яков Иосифович Джугашвили, являюсь старшим сыном Председателя Совнаркома СССР от первого брака с Екатериной Сванидзе. 16 июля 1941 года около Лиозно я попал в немецкий плен, перед пленением уничтожил свои документы. Мой отец Иосиф Джугашвили носит также фамилию Сталин. Я заявляю настоящим, что указанные выше данные являются правдивыми».

Но вернемся к протоколам допросов. Как я уже говорил, все эти годы они хранились в личном архиве Сталина, и никто о них ничего не знал. Но сегодня гриф секретности с этих документов снят, и они настолько уникальны, что нельзя не привести хотя бы некоторые отрывки. Так как ничего путного о действиях Верховного командования Красной Армии Яков сообщить не мог—об этом он просто ничего не знал, Ройшле перешел к вопросам личного и общеполитического характера.

— Вы добровольно перешли к нам или были захвачены в бою?

— Нет, не добровольно. Я был вынужден, мне просто некуда было деваться.

— А почему вы, офицер, переоделись в гражданскую одежду?

— Я рассчитывал под видом беженца пробраться к своим.

— В каких боях вам довелось участвовать?

— В одном, всего в одном. Но я не знаю, как называлась эта деревня.

— Почему?

— Потому что у меня не было карты. Их вообще ни у кого нет!

— У офицеров нет карт?!

— Представьте себе, нет. У нас все делалось безалаберно и глупо, и наши марши, и наша организация — все безалаберно и глупо. А командование было таким идиотским, что зачастую наши части ставили прямо под огонь — либо ваш, либо наш.

— Как такое возможно?

— Еще как возможно! Дивизия, в которую я был зачислен, считалась хорошей. В действительности же она оказалась совершенно неподготовленной к войне.

— Ив чем, по-вашему, причина плохой боеспособности Красной Армии?

— Главная причина — немецкие пикирующие бомбардировщики. Еще, как я уже говорил, неумные, можно сказать, идиотские действия нашего командования.

— Как обращались с вами наши солдаты?

— Я бы сказал, неплохо... Вот только сапоги зачем-то сняли.

— После того, что вы узнали о боеспособности немецких дивизий, вы все еще думаете, что Красная Армия может оказать такое сопротивление, которое изменило бы ход войны?

— Видите ли, у меня нет полноценных данных ни о ваших резервах, ни о стойкости ваших солдат. Так что ничего определенного я не могу сказать. И все же лично я думаю, что борьба еще будет, что главное в этой войне — впереди.

—Знаете ли вы, что Финляндия, Румыния, Венгрия и Словакия также объявили войну Советскому Союзу?

— Ну и что?! Тоже мне, вояки. Все это ерунда (смеясь). Что это, вообще, за государства? Главное — это Германия, а все остальные — чепуха.

— Известна ли вам, господин старший лейтенант, позиция национал-социалистской Германии по отношению к еврейству? Как вы можете объяснить тот факт, что теперешнее московское правительство состоит главным образом из евреев? Выскажется ли когда-нибудь русский народ против евреев?

— Все это ерунда. Болтовня. Евреи у нас не имеют никакого влияния. Напротив, я лично, если хотите, со всей ответственностью могу сказать, что русский народ всегда питал ненависть к евреям.

— Не поэтому ли в тех города и селах, через которые мы прошли, везде и всюду люди говорят: евреи — наше несчастье, и все беды от них?

— А я о чем говорю! Причина этой ненависти в том, что евреи и, кстати говоря, цыгане не умеют и не хотят работать. Главное, с их точки зрения, торговля. Вы удивитесь, но, зная о том, как относятся к евреям в Германии, наши евреи говорят, что в Германии им было бы лучше, потому что там разрешена частная торговля. Пусть и бьют, но зато разрешают торговать. Каково, а?! Быть рабочим или крестьянином еврей у нас не хочет, это, видите ли, не престижно. Как же после этого их можно уважать?

— Не отсюда ли пошел самый короткий в мире анекдот: «Еврей — дворник»? — усмехнулся Ройшле.

— Отсюда, — поддержал его Яков. — Именно отсюда. Слышали ли вы, что в Советском Союзе есть Еврейская автономная область со столицей в Биробиджане? Так вот там не осталось ни одного еврея, и живут в Еврейской автономной области одни русские. Они же, кстати, являются тамошними колхозниками, слесарями, сантехниками и, конечно же, дворниками.

— И, тем не менее, вторая жена вашего отца еврейка. В наших газетах писали, что она то ли дочь, то ли сестра Кагановича. Или Каганович не еврей?

— Каганович еврей. Но это ничего не значит, так как второй женой моего отца была Надежда Аллилуева, а она русская.

—Ладно, черт с ними, с этими евреями,—махнул рукой Ройшле. — Тем более, что скоро их вообще не будет. Куда больше меня интересует ваше мнение по поводу того, что московские власти призывают гражданское население сжигать все те города и деревни, которые оставляет армия. А чего стоит призыв уничтожать все продовольственные запасы?! Это же вызовет голод, это же ужасное бедствие, которое постигнет все мирное население.

— Когда Наполеон пришел в Россию, делалось то же самое. Скажу откровенно, я считаю эти призывы правильными. Почему именно? Потому что мы враги. Надо бороться, а в борьбе все средства хороши.

— Сделает ли правительство с Москвой то, что было сделано во времена Наполеона?

— Вы о пожарах? Вполне возможно. Я же сказал, что в борьбе все средства хороши. Но меня удивляет ваша уверенность в том, что вы непременно возьмете Москву. Почему вы так думаете? Надо же, как вы уверены, смотрите, не просчитайтесь.