Читать книгу "Двойной язык - Уильям Голдинг"

Никогда еще я не видела, чтобы наш друг Персей так ликовал. До чего трогательно! Ведь золота же в сундуке никакого не было. Ничего, кроме того, что Платон, пожалуй, мог бы назвать ИДЕЕЙ золота. И так с некоторой горечью назвал его Ионид, когда немного опомнился от радостного волнения, с каким отмыкал окованный железом сундук. Но он вернул себе хорошее расположение духа, прочитав нам лекцию о хеттах – как они открыли железо и завоевали все области вплоть до границ Египта, потому что их оружие почти не уступало современному. Ионид, боюсь, типичный афинянин наших дней, то есть он учитель. Но когда мы выбросили черепки с их странными знаками, вычистили сундук внутри и смазали петли, он стал прекрасным хранилищем для денег, которые Ионид приносил мне после своих вылазок к златокузнецам. Следует добавить, что, когда мы нашли сундук, из замка торчал старинный ключ. Однако он сломался после двух-трех попыток пользоваться им, и нам пришлось обратиться к кузнецу, чтобы он выковал новый. Итак, я стала женщиной, владеющей богатством, которое мне не с кем было разделить. И тратить его мне было, в сущности, не на что: покои первой госпожи могли похвастать избытком предметов роскоши, которые, по словам Ионида, принадлежали не Пифии, но, сказал он, улыбнувшись своей печальной улыбкой, «ИДЕЕ Пифии, одной из индивидуальных копий которой являешься ты, моя дорогая».

– А все, что в сундуке?

– Оно твое. В этом не может быть сомнений. В конце-то концов всякий раз, преподнося тебе подарки, они преподносят и мне. Если твои – не твои, в таком случае… понимаешь?

Что касается людей за пределами Дельф, я начала понимать удивительную подоплеку их веры в меня. Вернее сказать, в любую Пифию. Но для них словно бы существовала одна-единственная Пифия, самая первая. Они могли слышать – и слышали! – что есть три госпожи, как было, когда меня взяли третьей. Они слышали, они понимали и все-таки верили в одну-единственную Пифию! Они слышали, что две госпожи из трех умерли, но это известие каким-то таинственным образом подогнал ось под их веру: если две женщины умерли, значит, ОНА, Пифия, не умерла. Не могу объяснить, так как сама не понимала этого преображения. А я? Заурядный… ну, скажем, афинянин мог легко примирить свою веру в Пифию с этой нелогичностью, так как задумывался над вопросом лишь несколько раз за свою жизнь, да и то, если ему требовалось задать вопрос. Но я-то… чем я видела себя? Верила ли я в то, что делаю? Или, вернее, поскольку я ничего не делала, верила ли я в то, что некто или нечто делают за меня? Женщины иногда впадают в истерику и делают и говорят самые несуразные вещи. Однако это утверждение описывает полный круг и кусает себя за хвост – быть может, истина жизни и бытия заключается в несуразных вещах, которые женщины делают и говорят в истерике. Быть может, когда я в первый раз, закутанная в покрывала, спускалась по ступеням, будто в собственную могилу, я впала в истерику. Медицинское состояние. Или была одержима богом. Им. Им. Вот над чем я размышляла. И очень скоро пришла к выводу, что наиболее разумным будет регулярно приносить жертвы Аполлону. Разговаривать с ним, когда я пожелаю. Если он будет против подобной наглости, то в его распоряжении есть все средства выказать свое неодобрение. В том, как он меня изнасиловал – или в моей истерии, – была грубая беспощадность. В конце-то концов он распорядился моей судьбой. И был мне кое-что должен – опасное заявление там, где его может услышать бог. Непрошеный отклик может оказаться мучительным – невообразимо мучительным! Но ты приходишь в некое место. Да. Сухое, пыльное место, где сомнения и тревога носятся в воздухе, пока этот ветер не стихает и они не падают на землю невыметенными кучками. Да, это некое место. Опасность мучительного ответа отступает. Ты здесь, господин? Однажды ты повернул мне свою спину, или я повернула тебе твою спину. Бог, бог, бог. Я могла бы выкликать гекзаметрами, по-латыни, по-хеттски – какая была бы разница? О моя душа, как мне хранить молчание? Ага! Вы узнаете это, верно? Изнасилованная Креуса негодует на бога, который изнасиловал ее и зачал Иона, чтобы сделать его жрецом своего храма.

Эту трагедию показали выше на склоне. Я сидела там, как я уже упомянула, между жрецом Диониса с одного бока и жрецом Аполлона с другого. Ни один мужчина не способен понять изнасилования. И ни один там не понял. Основная идея даже не кусает себя за хвост, а продолжает и продолжает описывать круги. Мы подкрашиваем ее и приглаживаем. Ионид заранее объяснил мне основную идею пьесы, моей первой пьесы. В книгохранилище он показал мне свиток с ней, но все было совсем не так. Я понимала, что она подразумевала. Но как мне объяснить это проще? Он разорвал ее. Он разорвал мои внутренности и окровенил мой рот. Истерические женщины.

Вот так мы и жили, а время шло и шло под уклон. Разумеется, были Дельфийские игры, состязания в беге, в прыжках. Все ради бога и наград. Собственно говоря, награды оплачивались за счет туризма, хотя и они, подобно всему остальному, были далеко не прежними. Мне полагалось присутствовать, и никогда еще я до такой степени не изнывала от скуки. Когда бегуны подошли за своими наградами, грудью и всем прочим вперед, я не знала, куда глаза девать. Однако с деловой точки зрения это было очень хорошо. И если Дельфы выглядят преуспевающими каждый месяц, когда госпожа сообщает Благое Слово, то во время игр, хотя она безмолвствует, торговля и все прочее достигают высшего предела. Так и кажется, что купля-продажа будет продолжаться без конца. Но затем, разумеется, приходит зима. Официально – или я это уже говорила? – все переходит к Дионису. Собственно, Дельфы умирают на глазах. Они мертвы. Мы, местные, обедаем друг у друга и притворяемся такими же цивилизованными, как афиняне, но не можем полностью справиться с ощущением, что мы вовсе не изысканно модны, а святы. А это лишает застольную беседу сладкой начинки. Простите старухе ее фривольности.

Как ни удивительно, мой статус обрисовал мне не кто иной, как Ионид.

– Моя дорогая Ариека (когда рядом не было никого, он иногда называл меня моим именем), в Дельфах и их окрестностях не найдется женщины, которая посмела бы отказаться от приглашения первой госпожи! Да нет, следует брать куда шире! Такой женщины не найдется ни в Мегарах, ни, возможно, в Фивах, и уж во всяком случае, в Коринфе, где все по уши в торговле и прямо-таки преклоняются перед любыми институтами более древними, чем день вчерашний… Они толпами поплывут на пароме твоего отца, если ты согнешь мизинчик. Так почему бы тебе и не?..

– Ради чего?

– Это немножко развеет зимнюю скуку. А кроме того… кроме того, это будет полезно мне.

– Не объяснишь ли?

– О боги! Думаю, что не следует. С другой стороны… скажем, это будет полезно мне как любителю голубей.

– Ты говоришь про сбор сведений? Не помню вопроса в прошлом сезоне, когда бы то, что тебе известно о делах в мире, помогло бы ответу или повлияло на него.

– Ты меня глубоко ранишь.

– Сожалею.

– Не надо. Я не хочу, чтобы ты изменилась. Ты чересчур честна.

– Если бы ты только знал!

– Сомнения? Они есть у всех нас. Я имел в виду другое. Я имел в виду общее положение вещей. Ты не видишь, что происходит.