Читать книгу "Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан"

Деловые посетители «Сайгона» носили плащи и пальто из лайковой кожи и собирались между двумя и тремя часами пополудни перед открытием букинистических, антикварных и комиссионных магазинов. В три же открывалась на Рубинштейна скупка драгоценных металлов, куда частенько несли как лом произведения настоящих ювелиров. Перед скупкой простодушных горожан перехватывали «лайковые плащи» и делали свои состояния. А после в «Сайгоне» играли в «шмен», примитивную карточную игру, открыто, несмотря на социализм и госбезопасность, передавали из рук в руки тысячи. Бедная богема, кто поприличнее, отводила глаза, а потерявшие стыд старались втюхать какому-нибудь «лайковому плащу» зряшную книжицу, чтобы выпить, а вечером стоять возле кафетерия, размахивать руками, курить и философствовать.

Мама моя работала в типографии, дослужившись до должности директора. Они печатали техническую литературу. Но иногда маме дарили дефицитные книжки директора других типографий. Так в моих руках оказались выпущенные тогда малым тиражом «Голый год» Пильняка, том Булгакова, синенький томик «Библиотеки поэта» со стихами Мандельштама. Удалось мне выменять себе и настоящий дефицит – том Бориса Пастернака в той же «Библиотеке поэта». Применив все известные приемы гипноза и зубозаговаривания, я отдал за редкую и дорогую книгу красивую, но не имевшую рыночной цены книжку сказок. Позже, впав в бедность, мне пришлось Пастернака продать. За девяносто, между прочим, рублей! Это месячная зарплата сторожа.

Свел я дружбу и с хозяином конторы, куда сдавали макулатуру. Он допускал меня к газетным кучам. Я там даже рылся какое-то время, рассчитывая найти россыпи антикварных изданий. Но ничего не нашел.

Но и рок-н-ролл из ленинградской жизни никуда не делся! После падения Поп-федерации в городе начался спонтанный процесс подпольного концертирования. В Ленинграде сложилась инфраструктура: были организаторы и зрители, а также преступные связи с владельцами разных залов. Славную историю подпольной жизни рок-банды «Санкт-Петербург» я в свое время написал. Роман «Кайф» выдержал уже шесть изданий. Так что про себя не буду.

Частенько на наши выступления приходили юноши из начинающей группы «Аквариум». Помню, осенью 72-го мы играли фантастический по напору и своевременности концерт на химфаке университета. В силу сложившихся обстоятельств пришлось помогать Гребенщикову и Гуницкому пролезть внутрь через какое-то служебное окно. Встречал я Боба и в «Сайгоне», иногда мы беседовали. «Аквариум» тех лет – это вежливые ребята, ходившие одной волосатой компанией, как хиппи. Что они играли, я не знал, да и по глупости не интересовался.

После окончания университета в 74-м мне пришлось послужить год в армии. В силу спортивного мастерства я жил дома, тренировался и прыгал в высоту с разбега за спортклуб противовоздушной обороны. Чтобы как-то свести концы с концами, мы с Никитой Лызловым решили восстановить рок-группу, которая от излишнего молодежного максимализма умудрилась развалиться. Помню, Никита договорился выступить за деньги в общаге кораблестроительного института в Автово. Банда предполагала выйти на сцену в обновленном составе. И я совсем забыл, кто играл тогда на басу. Этот басист полез в трансформаторную налаживать электричество. Парня ударило током в 380 вольт, рука, можно сказать, обгорела. Парень замотал руку бинтом, и мы все-таки в общаге выступили. Кроме студентов, нас пришел послушать и «Аквариум» в полном составе. Сыграли мы так себе. Борис подошел и сказал:

– Как-то вы сегодня не очень.

– Да вот, – показал я на забинтованного басиста. – В человека фактически молния попала.

Положение звезды на молодежном небосводе казалось мне незыблемым. На самом же деле начиналась эпоха «Аквариума». Юный Вова Сорокин, будущий маргинальный модернист, показывал мне в «Сайгоне» фотографии, говорил, что «Аквариум» – это круто. На фотках Борис был со странного вида бородой. Однажды меня привели на выступление «Аквариума» на матмех. Или физмат. Что-то из точных наук. Здание находилось рядом со Смольным собором. В большой аудитории собралась маленькая толпа. Все сидели замерев, внимали Бориным песням и виолончели Гаккеля. Я был не совсем трезв, все это мне показалось каким-то не рок-н-роллом. И в паузе я совершил хамство – полез к микрофону. Боб уступил место, дал гитару. И я запел. Мне казалось, что я сейчас покажу класс и всем все станет ясно. В тот период я активно осваивал губную гармошку и акустическую гитару. Мои песнопения на квартирных посиделках пользовались серьезным успехом. Но тут дело не пошло – публика не разразилась овациями. После двух композиций я с этим бизнесом завязал, гитару Бобу вернул, и «Аквариум» продолжил выступление, набирая очки популярности.

В моем импровизационном повествовании не следует ждать точной последовательности событий. Моя задача – постараться передать дух ленинградского времени, коснуться злободневных для моего поколения событий. И в первую очередь – не быть скучным.

В кафе «Сайгон» я познакомился с разными театролюбами. Толя Гуницкий свел меня с Сергеем Берзиным. Тот был человеком эмоциональным, остроумным, начитанным. Ему вдруг захотелось стать режиссером. Он носился с текстом Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Эту иносказательную повесть, опубликованную в «иностранке», прочитали все. Она стала, как теперь говорят, культовой в студенческой среде, вдохновляющей на хипповые дзен-подвиги. А Сергей Берзин увидел в ней рок-оперу. Я – наполовину этнический прибалт. И не просто прибалт, а латгалец. По отцовской линии мои предки жили в диких лесах, у речек и озер. Были они трудолюбивы, прямодушны и наивны. Постоянные страстные кофейные монологи Сергея я принял за чистую монету. Мы встречались в «Сайгоне», затем переходили из одной мороженицы в другую, выпивали сухое вино. Сергея обычно слушало несколько человек. Скоро я уехал на спортивные сборы к Черному морю. Я очень опасался конкурентов, боясь по возвращении застать Сергея с уже готовой рок-оперой. Первая половина дня уходила на тренировку, вторая проходила в поэтических грезах. В итоге я вернулся в Ленинград с почти готовым либретто. Но Берзин уже, как говорят спортсмены, перегорел, сетовал – никто, мол, его не поддерживает, ничего не получится. Осталось только передать ему отпечатанные на машинке листки, и мы тут же несостоявшуюся оперу весело отпраздновали. Кажется, это шел уже 76 год. Тогда же Берзин познакомил меня с Витей Резниковым. Он тоже активно занимался спортом, играл в футбол и хоккей. А еще он сочинял очень мелодичные песни, сыграл мне несколько на пианино. Я предложил ему либретто про «Чайку», и мы стали встречаться. Несколько композиций он набросал в течение недели. А тем временем Сергей Берзин от своего режиссерства отказался окончательно. И вроде как мои тексты оказались без дела. Но с Виктором мы созванивались. Однажды при встрече он говорит:

– Я пишу песню для Аллы Пугачевой. Хочешь слова сочинить?

Пугачева тогда была фигурой уважаемой.

– А про что надо? – спрашиваю.

– Надо про женскую тоску, – отвечает Резников.

Получалось не творчество, а комедия. Помню, бегаю по дорожке стадиона, тягаю штангу и все сочиняю, сочиняю. Руки-ноги устали, болят, сил нет. А в голове женская тоска. Какие-то слова бормочу про дождь, про картину и свечи, кто-то ушел и не пришел… Ничего и из этой затеи не получилось. Я решил, что у меня и своей тоски невпроворот, и пытаться перевоплощаться в Пугачеву отказался. Тем более Витя на встречи в Москву с заказчицей меня не брал.