Читать книгу "Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но в самом начале занятий с Мишелем случилась беда: «после езды в манеже, будучи еще, по школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами, он, чтоб показать свое знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, еще не выезженную, которая начала беситься и вертеться около других лошадей, находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в ногу и расшибла ему ее до кости. Его без чувств вынесли из манежа». Перелом оказался очень серьезным, одно время даже считали, что он не сможет продолжать военную службу. Когда он оказался в лазарете, Арсеньева тут же туда отправила своих родственников Анненковых, поскольку сама тут же разболелась от горя и слегла.
Спустя много лет В. И. Анненкова вспоминала об этом визите вежливости так: «В первый раз я увидела будущего великого поэта Лермонтова. Должна признаться, он мне совсем не понравился. У него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же недобрым, как и улыбка. Он был мал ростом, коренаст и некрасив, но не так изысканно и очаровательно некрасив, как Пушкин, а некрасив очень грубо и несколько даже неблагородно. Мы нашли его не прикованным к постели, а лежащим на койке и покрытым солдатской шинелью. В таком положении он рисовал и не соблаговолил при нашем приближении подняться. Он был окружен молодыми людьми, и думаю, ради этой публики он и был так мрачен по отношению к нам, пришедшим его навестить. Мой муж обратился к нему со словами привета и представил ему новую кузину. Он смерил меня с головы до ног уверенным и недоброжелательным взглядом. Он был желчным и нервным и имел вид злого ребенка, избалованного, наполненного собой, упрямого и неприятного до последней степени».
Никакой беседы, естественно, не получилось. А перепуганная Елизавета Алексеевна забрала его домой, где и выхаживала, как в детстве. Скорее всего, она надеялась, что внук одумается и оставит такую опасную военную школу.
Слухи об этом несчастье доходили и до Москвы. В январе 1833 года Алексей Лопухин прислал другу письмо:
«У тебя нога болит, любезный Мишель!.. Что за судьба! Надо было слышать, как тебя бранили и даже бранят за переход в военную службу. Я уверял их, хотя и трудно, чтоб поняли справедливость безрассудные люди, что ты не желал огорчить свою бабушку, но что этот переход необходим. Нет, сударь, решил какой-то Кикин, что ты всех обманул, и что это твое единственное было желание, и даже просил тетеньку, чтоб она тебе написала его мнение. А уж почтенные-то расходились и вопят, вот хорош конец сделал и никого-то он не любит, бедная Елизавета Алек – всё твердят. Знаю наперед, что ты рассмеешься, а не примешь к сердцу».
Лермонтов, очевидно, посмеялся и решения вернуться в школу не изменил. Два месяца он провел в постели, нога срослась, но не вполне удачно – теперь он прихрамывал. Сотоварищи за это время уже перестали считаться новичками, и отношения старших юнкеров к ним изменилось. Так что вернулся Лермонтов уже во вполне благожелательную среду. Он хорошо учился, но выглядел неказисто, особенно в пешем строю, поэтому начальство не любило назначать его в ординарцы. Однажды, рассказывал Тиран, «подъезжаем я и Лермонтов на ординарцы, к в к Михаилу Павловичу; спешились, пока до нас очередь дойдет. Стоит перед нами казак – огромный, толстый; долго смотрел он на Лермонтова, покачал головою, подумал и сказал: „Неужто лучше этого урода не нашли кого на ординарцы посылать…“ Я и рассказал это в школе – что же? Лермонтов взбесился на казака, а все-таки не на меня». И добавлял штрихи к портрету: «Лермонтов имел некрасивую фигуру: маленького роста, ноги колесом, очень плечист, глаза небольшие, калмыцкие, но живые, с огнем, выразительные».
Меринский же припоминал, что «Лермонтов был довольно силен, в особенности имел большую силу в руках и любил состязаться в том с юнкером Карачинским, который известен был по всей школе как замечательный силач, – он гнул шомполы и делал узлы, как из веревок. Много пришлось за испорченные шомполы гусарских карабинов переплатить ему денег унтер-фицерам, которым поручено было сбережение казенного оружия. Однажды оба они в зале забавлялись подобными tours de force (проявлениями силы. – Фр.), вдруг вошел туда директор школы, генерал Шлиппенбах. Каково было его удивление, когда он увидал подобные занятия юнкеров. Разгорячась, он начал делать им замечания: «Ну не стыдно ли вам так ребячиться! Дети, что ли, вы, чтобы так шалить!.. Ступайте под арест». Их арестовали на одни сутки. После того Лермонтов презабавно рассказывал нам про выговор, полученный им и Карачинским. „Хороши дети, – повторял он, – которые могут из железных шомполов вязать узлы“, – и при этом от души заливался громким хохотом».
Он не был слишком дружен с товарищами, за злой язык нажил себе недоброжелателей, но с большим удовольствием принимал участие в коллективных проказах. Одну из таких проказ описал поступивший в школу годом позже Николай Мартынов.
Юнкер Мартынов был занятным молодым человеком. В школе его прозвали homme féroce – «свирепый человек». Как рассказывал Тиран, «бывало, явится кто из отпуска поздно ночью: „Ух, как холодно!..“ – „Очень холодно?“ – „Ужасно“. Мартынов в одной рубашке идет на плац, потом, конечно, болен. Или говорят: „А здоров такой-то! какая у него грудь славная“. – „А разве у меня не хороша?“ – „Все ж не так“. – „Да ты попробуй, ты ударь меня по груди“. – „Вот еще, полно“. – „Нет, попробуй, я прошу тебя, ну ударь!..“ – Его и хватят так, что опять болен на целый месяц».
Вот над «свирепым человеком» и другими новичками любил подшучивать Лермонтов с товарищами. Что ж, слово Мартынову, будущему убийце Лермонтова:
«Лермонтов, как истый школьник… любил помучить их (новичков, включая и Мартынова) способами более чувствительными и выходящими из ряда обыкновенно налагаемых испытаний. Проделки эти производились обыкновенно ночью. Легкокавалерийская камера была отдельная комната, в которой мы, кирасиры, не спали (у нас были свои две комнаты), а потому, как он распоряжался с новичками легкокавалеристами, мне неизвестно; но расскажу один случай, который происходил у меня на глазах, в нашей камере, с двумя вновь поступившими юнкерами в кавалергарды. Это были Эммануил Нарышкин (сын известной красавицы Марьи Антоновны) и Уваров. Оба были воспитаны за границей; Нарышкин по-русски почти вовсе не умел говорить, Уваров тоже весьма плохо изъяснялся. Нарышкина Лермонтов прозвал „французом“ и не давал ему житья; Уварову также была дана какая-то особенная кличка, которой не припомню. Как скоро наступало время ложиться спать, Лермонтов собирал товарищей в своей камере; один на другого садились верхом; сидящий кавалерист покрывал и себя, и лошадь своею простыней, а в руке каждый всадник держал по стакану воды; эту конницу Лермонтов называл „Нумидийским эскадроном“. Выжидали время, когда обреченные жертвы заснут, по данному сигналу эскадрон трогался с места в глубокой тишине, окружал постель несчастного и, внезапно сорвав с него одеяло, каждый выливал на него свой стакан воды. Вслед за этим действием кавалерия трогалась с правой ноги в галоп обратно в свою камеру. Можно себе представить испуг и неприятное положение страдальца, вымоченного с головы до ног и не имеющего под рукой белья для перемены. Надобно при этом прибавить, что Нарышкин был очень добрый малый, и мы все его полюбили, так что эта жестокость не имела даже никакого основательного повода, за исключением разве того, что он был француз. Наша камера пришла в негодование от набегов нумидийской кавалерии, и в следующую ночь несколько человек из нас уговорились блистательно отомстить за нападение. Для этого мы притворились все спящими, и, когда ничего не знавшие об этом заговоре нумидийцы собрались в комплект в нашу комнату, мы разом вскочили с кроватей и бросились на них. Кавалеристы принуждены были соскочить со своих лошадей, причем от быстроты этого драгунского маневра и себя, и лошадей препорядочно облили водой, затем легкая кавалерия была изгнана со стыдом из нашей камеры. Попытки обливать наших новичков уже после этого не возобновлялись».
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль», после закрытия браузера.