Читать книгу "Лабиринт Химеры - Антон Чиж"

Обгоревший флигель с большим пятном пепла, как следом пролетевшего дракона, пожарная бочка среди огромной лужи, пожарные, довольные и веселые, отдыхающие от трудов, редкие больные, изгнанные на улицу и завернутые в одеяла, напоминающие личинки бабочек. Все, вместе взятое, под ярко-голубым небом, залитое праздничным солнцем, казалось полицмейстеру дурным сном, от которого он не может проснуться. Еще Константина Семеновича раздражал его друг брандмейстер, который лез с мудрыми замечаниями и громогласно сообщал, что, если бы не его бдительность, от больницы остались бы одни головешки.

Но впереди Сыровяткина ждала куда худшая пытка. Вестник ее приближался во весь опор.

Не дожидаясь, когда пролетка остановится, Ванзаров спрыгнул на ходу и подбежал.

— Кто? — последовал требовательный вопрос вместо приветствия.

Сыровяткин печально приставил ладонь к фуражке.

— Рад видеть, Родион Георгиевич, — в голосе полицмейстера не нашлось и нотки радости.

— Я спросил: кто новая жертва?

— Как видите… — ему указали на пострадавшее здание. — Наша бедная больница, только в прошлом году покрасили.

— Сыровяткин, или проспитесь, или отвечайте на вопросы: что случилось?

— Пожар, как видите…

Как нельзя кстати, объявился Булаковский. Ему нужен был свежий зритель, еще не знавший о его подвиге. Ванзаров показался брандмейстеру как раз подходящей кандидатурой.

— Только вообразите себе — натуральный поджог! — начал он торжественно и величаво. — Делаю, как полагается, ночной обход и вдруг вижу…

— Петр Парфенович, не могли бы вы… — начал Сыровяткин, желая отправить пожарного гореть в аду. Но ему не дали. Ванзаров изъявил желание выслушать свидетеля.

Булаковскому только это было и надо. Распушив перья, он стал подробно излагать, как среди ночи увидел фигуру, которая бросила в окно горящий факел, и…

— Бросавшего опознать сможете? — оборвал доклад Ванзаров.

От такой чести Булаковский решительно отказался: вот еще глупости, как в темноте можно кого-то узнать.

— Это был мужчина или женщина?

Вопрос оказался столь дурацким, что брандмейстер и ответить сразу не мог, запутался в междометиях и все-таки пришел к выводу, что это был мужчина.

— Рост? Приметы?

Ничего подобного Булаковский сообщить не мог.

— Что за предмет был брошен в окно?

И на это ничего определенного пожарный ответить не мог. С мстительным удовольствием Сыровяткин наблюдал, как блестящая спесь слетела с его друга, уступив место растерянности.

— Позвольте, а вы вообще кто такой? — наконец недовольный Булаковский бросил вызов Ванзарову. Узнав, кто перед ним, брандмейстер одернул пожарный китель, оправил ремень и, встав по стойке смирно, доложил, что готов дать любые показания. Только они уже не требовались. Потеряв всякий интерес, Ванзаров обратился к Сыровяткину:

— Константин Семенович, тело жертвы, надеюсь, не трогали?

— А зачем его трогать? — удивился полицмейстер. — Лежит себе, где оставили. Только водой залили.

— Хотите сказать, что подожгли морг с тем самым телом? — Ванзаров не стал вслух называть фамилию балерины.

— Так точно, мало над ней измывались, так еще и сжечь хотели.

Ванзаров не скрывал разочарования и укоризны:

— Я же просил держать язык за зубами…

— Брандмейстер! — в полном раздражении рявкнул Сыровяткин. — Прошу вас и вашу команду убраться вон. Вы уже все сделали, что могли. Гореть больше нечему.

Герой пожара, оскорбленный обращением друга, отдал честь и молча удалился. Спина его будто показывала, как незаслуженно и несправедливо он обижен, да еще публично. Но Сыровяткина такие мелочи уже не трогали.

— Простите, господин Ванзаров, голова кругом, — сказал он. — Новых жертв, к счастью, удалось избежать. Санитар Шадрин мог задохнуться, спал в своем углу, но его спасли. Кроме кашля, никаких увечий. Если зря побеспокоил, не казните за это.

— Вызвали правильно. Я просил поставить пост у больницы. Почему не исполнили?

— Так ведь… — Сыровяткин запнулся. — Засаду поставил…

Глупость имеет такое свойство, что даже психологика порой дает осечку.

— Что, простите, поставили? — не удержался Ванзаров.

— Западню… — последовал тяжкий полицейский вздох. — Теперь вижу, что сглупил. После вашего визита, думаю, нельзя сидеть сложа руки, надо что-то делать, все-таки мы полиция, хоть провинциальная, не чета вам. Но ведь тоже что-то умеем…

— И вы решили расставить всех городовых вокруг храма Аполлона?

— Так точно…

— Чтобы поймать на месте преступления убийцу, который будет мучить новую барышню…

Сыровяткину нечего было ответить. Прозорливость столичного сыщика удручала.

— Рад, что избавили меня от тяжкого груза, — сказал Ванзаров.

— Какого груза? — удивился Сыровяткин.

— Объяснять, какую глупость вы отчебучили. Сейчас куда важнее другое: кому вы рассказали о моем визите к барышне Вольцевой? Приставу обмолвились? Антонову? Кому?

Теперь дело шло о чести полицейского, сколько бы мелких пятнышек на ней ни имелось.

— Господин Ванзаров… — дрогнул голосом Сыровяткин и напрягся струной. — Я, может быть, умом не вышел, но оскорблять меня не позволю. Я… Да я… Да как вы могли…

— Прекратите истерику, полицмейстер. Сейчас не лучшее время обиды тешить. Не говорили — тем лучше. Поясните: почему ваш героический брандмейстер не бросился сам тушить, если увидел поджог?

Кое-как смяв в себе обиду, Сыровяткин кивнул.

— Спросил его об этом, конечно.

— Так отвечайте же!

— Говорит: не имею права лично тушить. Обязан командовать отрядом пожарных в случае возгорания. Строго в соответствии с инструкцией…

— Иногда инструкции следует не исполнять, — сказал Ванзаров, обернувшись на шум от подъехавшей пролетки, а более на знакомый запах сигарки, который проникал сквозь вонь пожарища. — Я займусь господином Лебедевым. Ваша задача, забыв о сне и еде…

— Поднять всех городовых на ноги…

— Думать и соображать, Константин Семенович. Это самое главное для полицмейстера. Особенно в таком опасном городе, как Павловск. И еще: не предпринимать без моего ведома ничего. Считайте это приказом.

Ванзаров торопливо зашагал к пролетке.

Не пожалев начищенных ботинок, Лебедев ступил прямо в пожарную лужу. Он с интересом осматривал хаос, который всегда несет с собой пожар, помахал кашляющему Шадрину, обошел вниманием Затонского, занятого больными, и презрительно скривился на Дубягского, который опять добрался до склянки со спиртом.