Читать книгу "Портрет с пулей в челюсти и другие истории - Ханна Кралль"

(Ромен Гари оповестил всех, что в Вильно, в доме шестнадцать на улице Большая Погулянка, жил портной, некто господин Пекельный.)[77]

Да сколько там он нашил.

Сколько там он прожил.

Мужчина, копающийся в садике, не слушает и не поднимает глаз.

В Гура-Кальварии было четыре тысячи евреев. Осталось четверо. Они прятались у окрестных крестьян и женились на их дочках.

Сын портнихи Гитли прятался в деревне Подвежбье. У матери он научился портняжному ремеслу, ходил по домам и шил. Вся деревня про него знала, а партизаны приносили гражданскую одежду и приказывали переделывать в военную. Это было нетрудно: воротник под горло, два погона, четыре кармана и семь пуговиц. Партизаны велели сыну хозяев разобраться с сыном Гитли. А может быть, не они, может, сам Антек не любил сына Гитли и решил с ним разобраться. Пришел пьяный, с пистолетом. “Идем, – сказал, – пошли”. – “Куда?” – “Увидишь”. Сын Гитли побежал к зарослям ивняка. Антек его догнал. Завязалась драка. Пистолет выстрелил.

“Антека больше нет”, – сказал хозяевам сын Гитли. Они были не в обиде и дальше его прятали. После войны он приехал с женой; они заказали молебен. В костел пришла вся деревня. Молебен был благодарственный – за то, что жители Подвежбья спасли ему жизнь. И с просьбой простить – и партизан, и его самого – за то, что пистолет выстрелил.

Они с женой сорок лет прожили в любви и согласии.

Детей окрестили.

Ксендз приходил к ним после колядования.

Как-то в субботу сын Гитли вернулся из Варшавы, из синагоги: жена лежит на полу, лицом в ладони; вначале он подумал, что спит.

Третий год пошел… Тоскливо одному. Он бы познакомился с приятной женщиной, хоть как-то связанной с еврейством: хорошим отношением, что ли, и чтоб какой-никакой бюст имелся. Что за баба без бюста?! Лет шестьдесят, бюст и симпатия к евреям. Найди, Ханютка, такую. Ву немт мен а мейделе мит а идишн хейн? Где взять девушку для сына Гитли…

Вернемся к Щенсны. Во время войны он подружился с парой архитекторов, Анной и Яреком. Ярек был талантливый, а Анна красивая. Привычные словосочетания: золотые волосы, стройный стан, лебединая шея – в данном случае не банальность, а информация. Анна считала, что у нее слишком маленькие глаза, и увеличивала их, подводя синим карандашом, в чем не было никакой нужды. Глаза у нее были блестящие и выразительные.

После войны они решили пожениться. Щенсны должен был быть шафером. Свадьба не состоялась. Ярека арестовали. Щенсны поговорил со своими партийными друзьями. Они сказали: сотрудничал с врагом. Щенсны втолковывал Анне, что есть еще много темного и непонятного и что партия имеет право… Но Анна в партии не состояла, она просто была в АК и теперь твердила: “Ничего темного в нем нет, он невиновен”. – “Невиновен? – удивлялся Щенсны. – Но ведь ему представили доказательства! Очень жаль, – печально повторял Щенсны. – Мы еще не всё понимаем. Мы не понимаем”, – говорил он, потому что готов был разделить с Анной все, что касалось этой ужасной истории.

Целый год Щенсны уверял Анну в виновности жениха. Через год переехал к ней. Они жили в летнем деревянном доме под Варшавой. Анна родила ребенка. Щенсны приносил из подвала уголь, стирал пеленки и ставил детям, когда они кашляли, банки.

Однажды утром приехала Бристигерова, товарка Щенсны по партии, начальник департамента в Министерстве госбезопасности. Водитель ждал в машине. “Поедешь со мной, – сказала она Щенсны. – Вещей не бери, скоро вернешься, надо выяснить кое-какие мелочи”.

Анна ждала три года. Поиски какой-нибудь, хотя бы временной, работы и обязанности матери-одиночки занимали ее больше, чем размышления, кого же из них она, собственно, ждет.

Первым вернулся Ярек.

Они поженились.

Тюремный режим стал менее строгим, и Щенсны начал писать письма.

Анна не отвечала.

Он написал Тересе З. Умолял пойти к Анне и попросить, чтобы та отозвалась хоть словом.

Был канун Нового года. Когда пришла Тереса З. с письмом, Анна собиралась в гости. Еще не была готова, раздумывала, какое надеть платье. “Напиши ему”, – попросила Тереса З. “О чем? – спросила Анна. – Что я вышла замуж? Что поздравляю его с Новым годом?”

Спустя год у Тересы З. зазвонил телефон. “Узнаёшь?” – спросил мужской голос. “Нет”, – сказала она. “Это Щенсны. Ты можешь сообщить Анне?..”

Он звонил из гостиницы. Его выпустили. Жилья у него не было, так что его отвезли в гостиницу “Варшава” на площади Повстанцев.

“Когда ты вернулся?” – спросила Тереса З.

“Только что. Прошу тебя, позвони сразу. Скажи, что я ее жду”.

“Щенсны ждет тебя в гостинице «Варшава», номер двести один”, – сказала Тереса З.

Назавтра он снова позвонил. Счастливый.

Вернемся к Ципе. “Я была пьяна от счастья”, – так сейчас, в Рио-де-Жанейро, говорит она о тех временах. – Я пережила войну. Мы строили Польшу. Мир должен быть справедливым”. Произнося эти слова, Ципа улыбается. Она не помнит, что предостерегала левых и что хочет повесить Фиделя Кастро. Ципа строила справедливый мир и была пьяна от счастья.

Она приезжала на завод. Заходила к директору в кабинет – директор ждал ее, ему уже звонили из министерства. Ципа коротко и сухо информировала его о положении дел в стране. Страна разрушена, нуждается в станках.

“Хотите производить станки? – спрашивала Ципа. И тут же добавляла: – А будете саботировать, добром для вас это не кончится”.

“Вы ведь любите эту шахту, верно? – говорила она в другой раз. – Можете в ней остаться, Польше нужен уголь. Если, конечно, не намерены нам мешать. Будете мешать…”

Когда у Ципы складывалось впечатление, что директор намерен мешать, она шла в партком ППР[78] и спрашивала, кто из работающих на предприятии заслуживает доверия. Не теряя времени, сообщала этим работникам о повышении. Уезжала с ощущением, что обеспечила Польшу нужными людьми, станками и углем.

Ципа пересказывает тогдашние беседы тогдашним твердым голосом. И улыбка у нее неприятная. Мне бы не хотелось быть директором, к которому приходит Ципа Городецкая в потертой кожанке, в великоватых армейских ботинках, худая, маленькая, – приходит и говорит: “Ну что, будете работать на новую Польшу?”

Люди на ее кожанку и ее лицо поглядывали с любопытством и страхом. Она думала: слава богу, что у меня арийское лицо.

Они с Адамом оба сохранили оккупационные фамилии. Ряды польских коммунистов, к сожалению, были немногочисленны, так что им следовало остаться поляками.

Она встретила довоенного товарища по партии по фамилии Финкельштайн. Он вернулся из России. У него был длинный нос и большие темные глаза. Ципу как громом поразило: “И с таким носом вы посмели вернуться в Польшу? С такой фамилией собираетесь строить социализм?” Ее переполнили горечь и возмущение.