Читать книгу "Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили"

Боря был настоящим кладезем анекдотов, большинство которых было либо о евреях, либо политического характера. Лучше всех мне запомнился один из них, так как Манилович его не рассказывал, а исполнял, как комик.

– У Мордухая с Сарой были три незамужние дочери – Анна, Дебора и Лия. Пришел Моше и женился на Анне. Проходит время, приходит Моше к Мордухаю и Саре и говорит: «Беда случилась, Анна скончалась». Оплакали родители Анну и выдали за Моше ее сестру Дебору. Проходит время, и вновь приходит Моше: «Вы не поверите, однако умерла и Дебора». Оплакали родители Дебору и выдали за Моше Лию. Немного времени спустя Моше вновь приходит к Мордухаю с Сарой и говорит: «Вы будете смеяться, но умерла и Лия».

Боря шутил: «Были у меня две жены, обе живы, обе еврейки, и обе интеллектуалки, то одна навещает меня в зоне, то другая; я любил и люблю обеих, однако ни одна из них не смогла меня уговорить уехать в Израиль. Между прочим, моя вторая высокоинтеллектуальная супруга истязала меня с особой жестокостью, например во время секса она читала книгу. Сейчас я русскую женщину для себя приметил и боюсь, как бы она не заставила меня вернуться на историческую родину. Ведь вы же знаете современный русский фольклор:

От Рязани до Казани острый ножик точится, Сделай, милый, обрезанье, мне в Израиль хочется».

Боря угадал: русская супруга на самом деле заставила его увезти себя в Израиль. И пропал для нас Боря Манилович. Где только мы его не искали, и я, и Поляков, и Хомизури. Мы даже не знали, жив ли он, до того пока однажды в интернете я не набрел на интервью с руководителем психологической службы Министерства здравоохранения Израиля Борисом Маниловичем, в котором седой профессор, представленный как один из ведущих специалистов «психологии зависимости», рассуждает об алкогольной и наркотической зависимости (обратите внимание, как последователен, как постоянен этот человек!), особо подчеркивая разницу между алкоголиком и наркоманом. Вся беседа посвящена этому различию: алкоголик страдает анозогнозией – отрицает собственную болезнь, не способен критически оценивать своего состояния, а наркоман довольно быстро понимает, что болен.

Даже обнаружив этот материал, я все же не сумел добраться до Бори с помощью электронных средств связи, хотя тем не менее обрадовался, что он жив и верен себе.

Боря говорил, что до ареста читал Солженицына и великий писатель благодарил судьбу за то, что ему выпало быть заключенным. Так же думали и Достоевский, и Махатма Ганди. Манилович говорил, что он всем им не верил, пока его самого не арестовали.

Вадим

Вадим, то есть Вадим Анатольевич Янков, математик по образованию, а в реальной жизни одновременно тополог, филолог, философ, полиглот, математик, физик, химик, умник и просто, любовно и сокращенно – «лог и тик», был одним из самых талантливых и эрудированных людей, встретившихся мне в жизни. «Кос» – так его нарек мой брат Дато, и этим прозвищем он именовался только среди грузин. Дато искренне любил его, я считал его постницшеанским сверхчеловеком, Жора постоянно спорил с ним, а Джони тихонько над ним посмеивался.

Арестованный в 1982 году, Вадим Янков был приговорен к четырем годам в колонии строгого режима и трем годам ссылки. Срок заключения он отбыл полностью, и его сослали в Бурятскую АССР.

Родившийся в Таганроге, Вадим Янков вместе с другими интеллектуалами – Сашей Черновым, Жорой Хомизури, Мишей Рывкиным, Яшей Нефедьевым – был настоящей звездой московской колонии, одной из главных составных частей нашего политического лагеря (но отнюдь не лидером, так как у московских политзаключенных, так же как и у грузинских, такового не было никогда ни в одном политическом лагере).

Вадим знал английский, французский, немецкий, испанский, итальянский, древнегреческий, латынь и древнеиндийский (санскрит) языки.

Великолепно разбирался в вопросах общей и индоевропейской лингвистики, в том числе романских языков, был знаком со старым и новым грузинским языкознанием, часто упоминал труды грузинских языковедов Тамаза Гамкрелидзе, Гиви Мачавариани, Бакара Гигинеишвили, мог часами говорить об аблауте и системе сонантов в древнегрузинском. Древнегреческий он знал до того хорошо, что на наших совместных семинарах, проводимых нами поочередно для заинтересованных лиц, цитаты из Гомера читал безупречным гекзаметром, и не помню, чтобы допустил хотя бы одну ошибку (специалисты по классической филологии поймут, о знании какого уровня идет речь).

Вадим был другом Мераба Мамардашвили и «сократиком» в самом широком смысле этого слова. Как и Сократ, он ставил письмо выше устной речи и, шутя, говорил, что латинское крылатое выражение Nulla dies sine linea (ни дня без строчки) для него звучало иначе – Nulla dies cum linea (ни дня со строкой – не должно быть дня для написания хотя бы одной строки, никогда ничего не пиши). От этого принципа больше всех страдала его жена, на довольно пространные послания которой Вадим отвечал полными парадоксов кратчайшими письмами, а на изобретение этих выраженных в лаконичной форме парадоксов времени он не жалел.

После многократных испытаний я окончательно убедился, что Вадим знал практически все, что только могло нам понадобиться. По всем спорным вопросам вся зона бегала к нему. Отец советских мультивитаминов Арнольд Андерсон консультировался у него по поводу витаминов и биологических добавок; лидер украинской социал-демократии Юрий Бадзё выяснял у него вопрос смысла истории; наш главный геолог Георгий Хомизури самозабвенно спорил с ним о геосинклиналях; один из главных теоретиков украинского национализма Дмитро Мазур беседовал с ним о совершенно неприемлемом для себя позитивизме; психолог и психиатр, поэт и подпольный сионист Боря Манилович просил у него тайную информацию о вооружении израильской армии; японский шпион и корейский коммунист Кан Чан-Хо беседовал с ним о желтой собаке как об идеальном блюде; балкарец Руслан Кетенчиев заказывал футурологический анализ проблем Северного Кавказа. Могу сказать смело, что всезнающий и всегда готовый помочь Вадим Янкович был для нашего лагеря вместе взятыми «Гуглом», Yahoo и «Википедией» доинтернетной эпохи.

Жена его была армянкой, и он уважал армян; грузин, как говорил сам, любил беззаветно; у него было очень много грузинских друзей как в Москве, так и в Тбилиси. Как-то я спросил его: «Вот ты столько знаешь языков, отчего же из уважения к жене армянскому не научился?» И он ответил мне: «Научись я армянскому, должен был бы научиться и грузинскому, и мингрельскому, и сванскому, а затем и абхазскому, и осетинскому, и северокавказским языкам – ну куда мне столько было осилить?» (Не знаю, так ли он отвечал своей жене, однако факт, что интерес к армянскому и грузинскому алфавиту он проявил в зоне – пошел в ученики к Рафаэлу Папаяну и ко мне. Вадим быстро выучил все три грузинских алфавита и читал лучше Жоры Хомизури.)

Культурно-просветительскую программу планировала специальная комиссия (слова «совет» не хотел слышать никто), в которую под конец входил и я, будучи самым молодым ее членом – этой комиссией руководил Вадим. Мне было поручено подготовить цикл докладов о Важе Пшавела. Я обрадовался, мол, как хорошо, что вы знаете Важу Пшавела, и Кос упрекнул меня: «Как это мы могли не знать Важу Пшавела, ведь он был поэтом космического масштаба и теоретиком скепсиса, а Алуда Кетелаури – первым диссидентом! Как это мало-мальски сведущий в русской литературе человек может не знать творчество Важи, когда его переводили Пастернак, Заболоцкий и Спасский!»