Читать книгу "Вечера с мистером Муллинером - Пелам Вудхаус"

Именно в ужасе, внушенном ему некогда директором школы (продолжал мистер Муллинер), я видел объяснение необыкновенной кротости и робости моего племянника Сачеверелла. Он рос нервным мальчиком, и годы, казалось, не добавили ему ни на йоту уверенности в себе. К тому времени, когда он обрел статус мужчины, его, вне всяких сомнений, следовало отнести к той части человечества, которая никогда не находит свободного места в вагоне метрополитена и теряется в присутствии дворецких, регулировщиков и почтовых служащих женского пола. Он был молодым человеком того типа, над которым люди смеются, когда официант заговаривает с ними по-французски.

И это тем более прискорбно, что как раз в то время он тайно помолвился с Мюриэль, единственной дочерью полковника сэра Редверса Бранксома, помещика старой закалки, обладающего самым крутым характером, какой только можно отыскать среди тех, кто кричит: «Ату ее!», едва свора помчится за лисицей. Мой племянник познакомился с Мюриэль, когда она гостила у своей тетушки в Лондоне, и завоевал ее сердце отчасти скромностью и застенчивостью манер, а отчасти фокусами с веревочкой, в которых был большим докой.

Мюриэль принадлежала к тем бодрым, энергичным девушкам, которыми изобилуют английские графства, где свято чтят традиции лисьей травли. Она выросла среди самоуверенных юношей, которые носили гетры и щелкали по ним хлыстами для верховой езды, и подсознательно мечтала о чем-то ином. Застенчивая, нежная, робкая натура Сачеверелла, казалось, пробудила в ней материнские чувства. Он был таким слабым, таким беспомощным, что ее сердце раскрылось перед ним. Дружба быстро сменилась любовью с тем результатом, что в один прекрасный день мой племянник стал женихом и оказался перед необходимостью сообщить эту новость старшим обитателям поместья.

– И если ты думаешь, что это легкая задачка, – сказала Мюриэль, – то даже не надейся! Папаша – людоед. Помню, когда я была помолвлена с моим кузеном Бернардом…

– Когда ты что? Со своим кем?! – ахнул Сачеверелл.

– Ну да, – сказала девушка. – Разве я тебе не рассказывала? Я одно время была помолвлена с моим кузеном Бернардом, но разорвала помолвку, потому что он попытался мною командовать. В старине Б. обнаружился избыток мужчины-деспота, и я дала ему от ворот поворот. Хотя мы по-прежнему добрые друзья. Но я не об этом. Когда появлялся папаша, Бернард сглатывал, будто тюлень, и весь съеживался. А ведь он – гвардейский офицер. Так что сам понимаешь. Однако начнем действовать. Я приглашу тебя в «Башни» на воскресенье, и мы посмотрим, что из этого получится.

Если Мюриэль надеялась, что в течение этого визита между отцом и женихом возникнут взаимная симпатия и уважение, ей пришлось горько разочароваться. С самого начала все пошло вкривь и вкось. Хозяин «Башен» принял Сачеверелла весьма радушно – поселил его в Голубом апартаменте, лучшем помещении для гостей, и велел подать бутылку старого портвейна, но было ясно, что молодой человек произвел на него не слишком благоприятное впечатление. Полковник любил поговорить об овцах (в болезнях и в здравии), навозе, пшенице, турнепсе, травле лис, охоте на птиц и ужении рыбы, тогда как Сачеверелл особенно блистал, когда речь шла о Прусте, русском балете, японских гравюрах и влиянии Джеймса Джойса на молодых блумсберрийских романистов. Души этих двух людей не имели ни одной точки соприкосновения. Полковник Бранксом не загрыз Сачеверелла в буквальном смысле слова, но никак не более того.

Мюриэль очень расстроилась.

– Вот что, Собачье Рыло, – сказала она, провожая в понедельник любимого на станцию к лондонскому поезду, – мы сделали неверный ход. Не исключено, что родитель полюбил тебя с первого взгляда, но, если даже это и случилось, он поглядел еще раз и изменил свои чувства.

– Боюсь, мы были не вполне en rapport[10], – вздохнул Сачеверелл. – Не говоря уж о том, что при одном взгляде на него у меня возникало странное щемящее чувство: казалось, разговор со мной вызывает у него скуку.

– Ты говорил не совсем о том, о чем следовало бы.

– Но всему есть предел! Мне о турнепсе известно так мало! А навоз для меня и вовсе тайна за семью печатями.

– Я к тому и веду, – сказала Мюриэль. – Именно это и необходимо изменить. Прежде чем ввести папашу в курс дела, требуется провести тщательное культивирование верхнего слоя почвы, надеюсь, ты меня понимаешь. К тому моменту как прозвучит гонг к началу второго раунда и старина Страшила Дэн Макгру, дыша пламенем, кинется на тебя из своего угла, ты должен овладеть начатками агрономической науки. Он будет есть у тебя из рук.

– Но каким образом?

– Сейчас объясню. Я на днях читала какой-то журнальчик, и там была реклама курсов заочного обучения практически чему угодно. Тебе надо только поставить крестик против избранного тобой предмета, вырезать купон и отправить по адресу, а все остальное они берут на себя. Станут присылать тебе брошюрки и всякое такое. А потому, чуть вернешься в Лондон, найди эту рекламу – она была в «Пиккадилли мэгэзин», – напиши им, и пусть начинают.

Всю обратную дорогу Сачеверелл размышлял над этой рекомендацией, и чем дольше он размышлял, тем безупречней она ему казалась. В ней было решение всех его проблем. Вне всякого сомнения, неодобрение полковника Бранксома он навлек в первую очередь тем, что показал себя полным профаном во всех областях, особенно дорогих сердцу предполагаемого тестя. Если он обретет возможность время от времени высказывать весомое мнение касательно гуано или воздействия инсектицидного раствора на ягнят лестерширской породы, отец Мюриэль, безусловно, начнет взирать на него более благосклонным оком.

Не теряя времени, Сачеверелл вырезал купон и отправил его с соответствующим чеком по указанному адресу. Два дня спустя прибыл объемистый пакет, и он тут же сел изучать присланный материал.

К тому времени, когда Сачеверелл осилил первые шесть уроков, им окончательно овладело глубочайшее недоумение. Разумеется, он ничего не знал о методах заочного обучения и был готов слепо положиться на своего незримого наставника, и все же ему показалось несколько странным, что в курсе постижения агрономической науки нет ни единого упоминания об агрономической науке. Хотя – пусть и совсем дитя в подобных вопросах – он все-таки полагал, что наука эта должна быть одной из первых тем, предлагаемых для изучения.

Но ничего подобного! Уроки содержали изобилие советов о глубоком дыхании, и о регулярных физических упражнениях, и о холодных ваннах, и о йоге, и о тренировке подсознания, но что касается научной агрономии – ничего, кроме уверток и фигуры умолчания. Дело ну никак не доходило до дела. Ни словечка об овцах, ни звука о навозе! А то обстоятельство, что авторы курса упорно избегали даже намека на турнепс, наводило на мысль, что они считают этот полезнейший корнеплод чем-то вовсе не пристойным.

Сначала Сачеверелл смирялся с этим столь же покорно, как со всем в жизни. Но постепенно, по мере того как он углублялся в занятия, им начало овладевать прежде неизвестное ему чувство досады. Он ловил себя на раздражительности, особенно по утрам. И когда прибыл седьмой урок, доказавший, что его наставники по-прежнему кокетливо избегают агрономической науки, он решил, что больше мириться с этим не намерен. Он пришел в бешенство. Да эти люди сознательно его дурачат. Нет, он отправится к ним и без обиняков даст им понять, что они не на такого напали.