Читать книгу "Предшественница - Дж. П. Делейни"

Да не за что, нервно отвечаю я. А в чем дело?

Отхлебнув кофе, инспектор ставит чашку на стол. Рядом с ней тарелка с печеньем, которую он пододвигает ко мне.

Двое обвиняемых по вашему делу отрицают вину и просят выпустить их под залог, говорит он. Что касается сообщника, Гранта Льюиса, то здесь мы мало что можем сделать. Но тот, кто вас изнасиловал, Деон Нельсон, – это другой разговор.

Понятно, говорю я, хотя мне и не очень понятно, почему он вызвал меня в участок, чтобы об этом рассказать. Плохо, конечно, что те двое отрицают вину, но разве он не мог сообщить мне об этом по телефону?

Как жертва, продолжает инспектор Кларк, вы имеете право выступить с личным заявлением. В прессе это иногда называется заявлением о воздействии. Во время слушаний о залоге вы сможете рассказать, как на вас сказалось преступление и какие чувства вызывает у вас возможность освобождения Нельсона из-под стражи до начала суда.

Я киваю. Какие чувства? Да вообще-то никаких. Мне главное, чтобы он в конце концов оказался в тюрьме.

Видя, что я не горю энтузиазмом, инспектор Кларк мягко говорит: дело в том, Эмма, что Нельсон – умный и склонный к жестокости человек. Лично я чувствовал бы себя намного лучше, если бы он сейчас остался за решеткой.

Он ведь не рискнет повторить, если выйдет под залог? спрашиваю я. И тут я понимаю, на что намекает инспектор Кларк.

Вы думаете, что я окажусь в опасности, говорю я, глядя на него. Что он попытается помешать мне дать показания.

Я не хочу вас пугать, говорит инспектор. К счастью, свидетелям редко угрожают. Но в таких делах, когда исход, по сути, зависит от показаний конкретного человека, лучше перестраховаться.

Что мне нужно делать?

Подготовить заявление для слушаний о залоге. Мы можем дать вам какие-то советы, но на самом деле чем более личным оно получится, тем будет лучше.

Он делает паузу. Но я должен сказать, что после того, как ваше заявление будет зачитано в суде, оно станет юридическим документом. Когда дойдет до суда, защита обвиняемого будет иметь право устроить вам перекрестный допрос.

А кто будет его зачитывать?

Ну, прокурор может или офицер полиции. Но такое всегда действует сильнее, если исходит непосредственно от жертвы. Судьи – они ведь тоже люди. И мне кажется, что вы произведете на них очень сильное впечатление.

На мгновение лицо инспектора Кларка смягчается, и у него даже как-то немного затуманивается взгляд. Потом он откашливается. Мы также будем настаивать на особых условиях. Это значит, что во время слушаний вы будете отгорожены от Нельсона. Вам не придется на него смотреть, когда будете зачитывать заявление, и он не будет вас видеть.

Но он там будет, говорю я. И услышит.

Инспектор Кларк кивает.

А что, если судья все же выпустит его под залог? Есть шанс, что я только хуже сделаю?

Мы обеспечим вашу безопасность, заверяет меня инспектор Кларк. Тем более вы сменили адрес и Нельсон не знает, где вы живете.

Он пристально смотрит на меня добрым, заботливым взглядом. Что же, Эмма, вы напишете заявление? Зачитаете его в суде?

Вот почему я здесь, понимаю я. Он знал, что, если бы он просто мне позвонил, то я могла бы отказаться.

Ну, если вы думаете, что это поможет… – говорю я.

Вот умница, говорит он.

В устах любого другого это прозвучало бы снисходительно, но его облегчение так заметно, что меня это не смущает.

Слушания назначены на четверг, добавляет он.

Так скоро?

К сожалению, у него очень напористый адвокат. И все, разумеется, за счет налогоплательщиков.

Инспектор Кларк встает. Пойду попрошу кого-нибудь, чтобы вам нашли свободную комнату. А пока можете набросать черновик.

Сейчас: Джейн

Спустя несколько дней после случая в ресторане приходят две посылки. Одна – это широкая плоская коробка с узнаваемым логотипом «У» магазина «Уондерер» на Бонд-стрит. Вторая поменьше, размером с книгу карманного формата. Я кладу ту, что больше, на каменный стол. Несмотря на размер, она почти ничего не весит.

Внутри – платье, обернутое в папиросную бумагу. Оно ниспадает мне на руку, облекает ее черным шелком. Я уже чувствую, как чувственно и нежно оно ляжет на мою кожу.

Поднявшись наверх, я примеряю его. Стоит мне поднять руки, и ткань как бы сама собой одевает мое тело. Когда я поворачиваюсь из стороны в сторону, материал следует за мной – почти игриво. Я смотрю, как оно скроено, и вижу диагональный разрез.

К нему нужно ожерелье, думаю я. И в ту же секунду догадываюсь, что во второй коробке.

Там карточка, на которой красивым, почти каллиграфическим почерком написано: Джейн, прости нечуткого дурака. Эдвард. И створчатый футляр, в котором на бархатной подкладке лежит жемчужное ожерелье из трех нитей. Жемчужины небольшие, но необычных цвета и формы. Они кремовые, неровные; перламутр переливчато светится изнутри.

Я понимаю, что это цвет стен Дома один по Фолгейт-стрит.

Ожерелье маленькое, даже слишком маленькое, думаю я, только его надев: горлу туго. На секунду мне кажется, что оно жмет так, что душит, так непохоже на струящееся, чувственное платье. Но затем я гляжусь в зеркало, и их сочетание меня ошеломляет.

Я приподнимаю рукой волосы, – посмотреть, как оно будет. Да, вот так, чтобы набок лежали. Я делаю селфи и отправляю Миа.

Эдварду тоже нужно показать, думаю я. Отправляю ему фотографию. Прощать нечего, но спасибо.

Меньше чем через минуту приходит ответ: Хорошо, потому что я в двух минутах от тебя и скоро буду.

Я спускаюсь и занимаю позицию у окна, лицом к двери – для максимального эффекта. Жду своего возлюбленного.

Он берет меня на каменном столе, прямо в платье и ожерелье; без прелюдий и разговоров, стремительный, прямой.

Раньше у меня не было таких отношений. Раньше я не занималась любовью нигде, кроме спальни. Раньше мне говорили, что я замкнутая и отчужденная; а также, по мнению одного мужчины, скучная в постели. И вот, полюбуйтесь, что я делаю.

Потом он словно выходит из какого-то транса, и верх снова берет учтивый, внимательный Эдвард. Он готовит простую пасту: всей приправы – немного оливкового масла из бутылки без этикетки, мазок свежего козьего сыра и порядочно молотого перца. Это масло называется lacrima, сообщает он мне, это первые драгоценные слезы, выступающие, когда оливки моют перед отжимом. Ему присылают пару бутылок из Тосканы с каждого урожая. Перечные зерна – из Теличерри, с Малабарского берега.

– Но иногда я использую кампотийский перец, из Камбоджи. Он ароматнее.

Секс и хорошая простая еда. Почему-то это кажется мне верхом изысканности.