Читать книгу "Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди"

― Я вас спрашиваю: ну а потом?.. Что это доказывает? Остров этот Перу продало, он стал собственностью Чили. Это доказывает, что Чили лучше, чем мы думали, организовало это свое отдаленное владение. Но разве это что-либо меняет в моих данных?..

Мы стояли с раскрытыми ртами. Он продолжал:

― Если бы здесь была гавань, доки...

Он умолк и отвел нас в сторону:

― Если бы даже здесь был город, железная дорога и трамваи, и то, что изменило бы в вашем деле, господа? Нет сомнения, что сокровища спрятаны в подземельях острова, это доказывают все надписи. Вот если бы мы нашли здесь подземную железную дорогу, то мы могли бы обеспокоиться, да и то... Впрочем, я не думаю, чтобы здесь дошли до этого.

Мы склонили головы перед такой дерзостью. Этот странный человечек был, казалось, так твердо уверен в себе... И потом в его непроницаемом взгляде была такая мощная воля, такое убеждение, что отчаяние наше прошло и надежда возродилась...

― Я говорил, что мне нужны люди, настоящие мужчины. Мужчины ли вы? Я еще раз предлагаю вам отказаться и уехать. Я пойду одни, уплатив вам все что условлено. Хотите?

― Нет! ― сказал укрощенный Гартог. ― Мы следуем за вами, господин Кодр. Но если когда-нибудь...

― Довольно! ― гневно перебил Кодр. ― Остальное вы можете сказать мне потом... если понадобится. А пока ― будьте хладнокровны и тем более единодушны, чем труднее окажется наша задача. За остальное отвечаю я.

И страшный маленький старичок круто повернулся на своих кривых ножках, чтобы спуститься в свою каюту, к обществу доисторических черепов, не интересуясь более маневрами корабля.

― Брр! ― сказал Гартог после долгого молчания. ― Когда он смотрит на меня этими своими глазами, я чувствую себя совсем маленьким и испытываю боль в затылке!

Боль в затылке... Это именно то самое ощущение, которое я испытал при упорном взгляде доктора Кодра в тот вечер, когда... Что за таинственная власть скрыта за непроницаемыми зрачками гнома?

Теперь «Зябкий», медленно буксируемый шлюпкою, направился к берегу при звуках тяжелых всплесков весел. Канатный конец, соединявший шлюпку с кораблем, исчез в темноте, из которой слышалось только усиленное «гоп!» гребцов. Фонарь удалился от нас на добрый кабельтов и был скрыт силуэтом человека.

― Правьте рулем на нас! ― крикнул носовой голос. «Зябкий» медленно продвинулся еще на сотню метров. Теперь фонарь казался неподвижным, и тень была занята какою-то невидимой нам работой.

― Причалено! ― крикнул голос. ― Тяни канат, крепи швартов, ставь бакан.

― Маневр французских гаваней, ― воскликнул остолбеневший от изумления Корлевен.

Матросы, схватившись за канат, подтащили судно к бую мертвого якоря.

― Завтра она, губернатор, брать с вас деньги за лоцмана, причал и фонари, ― прокричал голос, а затем фонарь удалился и смешался на берегу с целым рядом других огней.

― Изумительно! ― заключил совершенно оглушенный всем этим Корлевен. ― Держу пари, что завтра мы найдем у этих дикарей мореходный журнал и страховое общество!

― А теперь, господа, ― сказал нам капитан, ― спокойной ночи! Уже за полночь, а светло будет только завтра утром.

На невидимом берегу недавние огни исчезли, и все погрузилось во мрак...

* * *

― Пойдемте, ― сказал мне уже вставший Корлевен.

Я стряхнул с себя не освеживший меня сон. Из открытого иллюминатора глубоким дыханием пил я волну прохладного воздуха. Небо, побледневшее на заре, уже приняло красный оттенок. Я соскочил со своей койки: наконец-то мы досыта наглядимся!

Мы поднялись на палубу. Прозрачный туман влачился по воде ленивой, просвечивающейся кисеею. Небо было ясно; последние звезды бледнели в рождающемся дне; легкий теплый ветер, предвестник нарождающегося дня, разбивал туман, тихонько скатывал его в хлопья, теребил их, гнал, выметал; мимолетные ветерки бороздили содрогающуюся поверхность моря.

И вдруг сразу, без всякого перехода, невидимое нами солнце внезапно послало из-за горизонта венец своих лучей до самого зенита и вырисовывало между собою и нами в лучах яркого света контуры какой-то громадной природной крепости с обрывистыми и черными стенами, которая, казалось, внезапно появилась из глубин океана: Рапа-Нюи!

Нет, день не принес нам разочарования, которого мы опасались. Остров именно таков, каким мы могли представить его в своем воображения: таинственный, изумительный, дикий. И если бы конусообразный бакан мертвого якоря не был связан с нашим бушпритом, если бы мы не увидели шлюпки, которая вчера ночью буксировала нас, а теперь в 300 метрах расстояния лежала на боку в маленькой песчаной и пустынной бухточке, ― мы подумали бы, что были накануне жертвами обшей галлюцинации.

Направо от бухточки, ограждая ее, точно замковая башня, возвышался гладкий и вертикальный утес черного базальта, возносясь к небу на 600 метров высоты; он заканчивался зубчатым профилем, словно царапавшим тучи; потом утесы описывали кривую и резко поворачивали, заканчивая остров с этой стороны гигантскою стеною, подножье которой круто падало в океан и исчезало на дне его в неизмеримых глубинах.

С левой стороны утесы уменьшались, понижались и затем вновь подымались постепенным склоном до северного мыса острова, который заканчивался в отдалении остроконечной конической вершиной, совершенно пустынной, на которой возвышалось что-то вроде неясно различимых подмостков.

Солнце, поднявшееся наконец над хребтом, озарило мрачный пейзаж: голые прогалины, небольшие холмики без признака зелени. Все кругом черно или серо. Как будто огонь иссушил эту землю. Там и сям, среди естественных пригорков между утесами и берегом, подымались, точно неизменные и суровые стражи этого странного замка, гигантские черные скалы с человеческими контурами: статуи.

На пустынном прибрежном песке, где тихо ложились волны, не было заметно никакого движения.

* * *

По мере того как берег все более и более вырисовывался перед нашими шлюпками, которые везли нас с корабля, черные статуи, казалось, росли над нами, огромные и суровые. Глубокие глазные впадины, тусклые каменные взгляды, бесстрастно взиравшие когда-то на гибель целого материка, нависли теперь над головами вновь прибывших людей; на огромных каменных лицах ― выражение сурового презрения к пигмеям, которые в своем надменном безумии хотят похитить фантастическую тайну у несуществующего уже мира.

Киль шлюпок заскреб по песку. Канаки-матросы, подымая брызги воды своими бронзовыми ногами, перенесли нас на берег и снова вернулись к лодкам выгружать многочисленные ящики. Вокруг царило безмолвное молчание.

― Ну что же, господа, ― весело сказал нам Кодр, ― успокоились ли вы после ваших вчерашних опасений?