Читать книгу "Яд для Наполеона - Эдмундо Диас Конде"

Каюта оказалась хуже норы: сырая, грязная, темная дыра с затхлым воздухом, тремя койками, проеденным червями деревянным столом и стулом. С потолка свисает керосиновая лампа, которая постоянно качается как маятник.

В последний момент на борт поднялись еще два пассажира. Как объяснить, почему моряки меня обманули?

…-й день плавания.

Приходится привыкать. У меня двое соседей по каюте. Один — юноша, очень высокий (выше даже меня), видный собой, с собранными в хвост густыми темными волосами, бледнолицый и с какими-то особенными глазами. Второй — пожилой, похож на старого чудаковатого профессора, с изможденной физиономией. Старший отзывается на имя Виктор. Молодому — лет двадцать или около того. Мне он сказал, что у него нет имени. Оригинальная манера представляться.

Похоже, других пассажиров здесь нет. В трюмах «купца» металл и текстиль, а обратно он повезет сахар, ром, табак и кофе. Все это рассказал сопровождающий груз улыбчивый субъект с круглым брюшком и усами, переходящими в бакенбарды, ни дать ни взять — профессиональный жулик.

Итак, я совершил преступление. Это единственное, в чем газеты не соврали. Не перестаю думать о том, как газетчики все ловко подтасовали в своих заметках… Получилось двойное преступление на почве страсти. Почему они все вывернули наизнанку, понятно: мой клиент, который не захотел платить и стал мне угрожать, владелец одной из этих газет. Если о чем и сожалею, так лишь о том, что прибил тех двух громил, которых он подослал убить меня. Во всей этой истории смерти заслуживал только он, хозяин газеты, несчастный жмот, не пожелавший заплатить по тарифу.

Да, нелегка жизнь наемного труженика. Даже если трудишься на столь изысканном поприще, как наемная любовь.

…-й день плавания.

Ла-Манш остался позади. Первая остановка предстоит на Азорских островах.

Как же я тоскую по прогулкам в Булонском лесу, кафе и увеселительным заведениям в районе Пале-Рояля! Не говоря уже о том, как мне не хватает парижского маникюра. Без сомнения, самое ужасное, что может быть в жизни, — это жизнь в открытом море.

Корабль идет очень плавно, мягко. Стоит необычайно хорошая для этого времени погода.

Юноша, мой сосед по каюте, остался на палубе, закутался в одеяло и лежит там, обратившись лицом к небу, усеянному звездами. Нет, небо — это определенно не для меня, ибо я гораздо более земной и менее созерцательный. И уж совсем не склонен к меланхолии. Идеалам я предпочитаю энтузиазм, а наслаждениям духа — плотские услады.

Впрочем, пребывание посреди морских просторов, когда ты один, совершенно беспомощен и в кармане ни гроша, не столь уж неприятная ситуация — воображаю, будто я обнажен, и меня окружает множество мужчин с завязанными глазами.

С другими пассажирами почти не разговариваю. Я бы сказал, они меня сторонятся. Хотя лично мне такая ненавязчивая компания на руку. В конце концов это не увеселительная прогулка, а бегство. Старший, Виктор, по виду — человек науки. А молодой… какой у него взгляд, какие глаза! И что характерно — эти глаза излучают властность. Редко мне доводилось видеть сыновей, которые бы так относились к своим отцам, как этот юноша относится к Виктору. Он крайне внимателен, заботится, чтобы тому было удобно и всего хватало, а когда Виктор зовет его, является на первый зов.

…-й день плавания.

Самое невыносимое в плавании — корабельная еда: сухие галеты, солонина из бочек, вяленая рыба, сушеный горох. И заталкивать все это в себя приходится при постоянной качке. Вино просто отвратительное. Изредка дают сок. Поскольку свежие овощи и фрукты долго не хранятся, их стараются употребить поскорее. Не то чтобы я был таким же тонким кулинаром, как знаменитый Карем, но искусство кухни всегда влекло меня, и мне нравилось порой приготовить изысканное блюдо, применив знания, умение и фантазию. Недаром судьбе было угодно подарить мне возможность посещать лучшие рестораны Парижа, за что платили, замечу вскользь, мои клиенты.

Мне приснились трюмные крысы, лопающие из бочек червивую солонину…

…-й день плавания.

Вчера однообразное течение нашей жизни было нарушено. Вдруг налетел ветер — предвестник изменения погоды. Небо затянуло тучами. Потемнело почти до кромешного мрака. Усиливалось волнение. Капитан, прохаживавшийся по шканцам, приказал убрать паруса. Матросы облачились в штормовки, a минут через десять ливанул дождь, и капитан велел мне спуститься в каюту.

Хотя до бури дело и не дошло, штормило изрядно. Мне казалось, пол и стены рушатся на меня, и моя каюта проваливается в тартарары. Да поможет нам Бог, если на своем пути мы столкнемся с чем-то действительно серьезным. Не скрою, меня одолела морская болезнь с самыми отвратительными ее проявлениями. Обессиленный, я валялся пластом на койке, и Виктор впервые за все время плавания обратился ко мне и предложил выпить лекарство. С трудом проглотив какое-то пойло, я почти мгновенно, как по волшебству, перестал испытывать рвотные позывы и вскоре уснул.

…-й день плавания.

Вчера вечером, впервые за время плавания я отведал еды, достойной этого названия. Это было жаркое из куропатки с картофелем, сдобренное бутылкой «Кло-де-Вужо». По словам капитана, вину двадцать восемь лет, и оно по карману лишь миллионерам и капитанам дальнего плавания. Я, конечно, промолчал. В Париже не обязательно быть миллионером (а тем более — капитаном корабля), чтобы попивать в свое удовольствие «Кло-де-Вужо».

Праздник желудка состоялся за ужином в офицерской кают-компании, на который капитан пригласил Виктора, юношу и меня. В конце-то концов, мы ведь единственные пассажиры на борту.

Кают-компания — просторное помещение в средней части корпуса корабля. Днем освещается через палубный иллюминатор, по вечерам — медной лампой, подвешенной над массивным столом. По стенам — привинченные к полу полукресла с плюшевой обивкой, шкафы. Сюда же выходят двери кают всего офицерского состава.

Капитану лет сорок пять. Это человек мощного телосложения, с волосатой грудью, дубленой смуглой кожей, маленькими глазками и очень густыми, уже седеющими бровями. У него на лице имеется физический изъян — перекошенный, как в гримасе, рот, но губы — влажные, чувственные. За столом — в первый и единственный раз — я увидел его без головного убора: обычно он всегда в сдвинутом набекрень берете. Невероятно, о чем бы ни заходила речь, капитан всему знает цену и называет ее в разговоре. О Франции говорит как о любовнице, по которой скучает в разлуке.

Помощник капитана — неприятный тип, скользкий и изворотливый как пресмыкающееся.

Мои впечатления о соседях по каюте становятся все более благоприятными. Тому способствовал, в частности, и ужин, протекавший без заслуживающих упоминания протокольных церемоний. Нет необходимости добавлять, что намерения капитана, как я полагаю, были самыми что ни на есть добросердечными. Но случилось так, что уже к концу ужина помощник капитана неодобрительно высказался о неграх. «Эти уроды годятся только на то, чтобы их кнутом пороть», — произнес он. В ответ мой юный сосед по каюте с серьезностью, несвойственной его годам, возразил, что среди негров в пропорциональном отношении не так много уродов, как среди белых. После его слов повисло напряженное молчание. Однако капитан быстро нашелся и, положив юноше руку на плечо, сказал: