Читать книгу "Утоли мои печали - Татьяна Алюшина"

Только…

В усадьбу он так и не мог приезжать, словно пепелище осталось в душе у него после гибели деда и того аутодафе, что устроила ему родня, и с родней не общался совсем, только с бабулей и родителями.

О Глафире Сергеевне Григорий заботился как мог и с большой нежностью и давно звал ее Глашуня. После того как она однажды, находясь не в лучшем расположении духа, проворчала, чтобы он перестал ей «бабкать».

– Ну, хорошо, – посмеялся он на ее требование, высказанное в ворчливой форме. – Стану звать тебя Глашей или Глашуней. Сгодится?

– Намного лучше, – сдержанно согласилась она.

Так у них с тех пор и повелось. Частенько, когда Вершинин оказывался в Москве, просил отца вывезти бабушку из поселка и встречался с ней в городе. Водил на концерты, в музеи, на выставки и театры, заранее готовясь к этим мероприятиям, покупал билеты чуть ли не за полгода. Просто гуляли по городу, ездили в парки и на катерочке по Москве-реке катались, водил ее в дорогие рестораны, в кино – он всегда придумывал для них занятие и развлечения поинтересней, но каждый раз отказывался приехать в «родовое гнездо», как ни зазывала бабуля, и как бы сильно она ни сетовала на его отказ, и как бы ни расстраивалась.

Не мог. Отказывался, кроме тех двух ее юбилеев.

Все думал и ее успокаивал: когда-нибудь обязательно, вот только пройдет в душе болезненное… Но, как известно: всякое «завтра» легко превращается во вчера, а еще быстрее в десять лет назад. В его случае в двенадцать.

В те свои краткие посещения усадьбы Григорий старался по сторонам не смотреть – приезжал, когда уже все сидели за столом, с огромным букетом и кучей подарков, расцеловывался с бабулей, садился рядом с ней – большой, возмужавший, с обветренным лицом, громкий, шумный, оптимистичный, весь в «пыли пройденных дорог и дальних странствий», в потенциальном запахе костров и тайги.

Общался исключительно с бабушкой и родителями и откровенно посмеивался над притихшей родней, кидавшей на него косые осуждающие взгляды и давящейся своим негодованием, но не спешившей высказываться открыто – опасались-таки, видимо: угроза Глафиры Сергеевны завещать внуку коллекцию надолго застряла в их памяти.

Так что тихарилась родня и в открытое противостояние вступать не торопилась.

А он, отшумев фейерверком, посидев часик-полтора за столом, так же шумно, как и появился, уезжал, стараясь не замечать ничего вокруг, чтобы не задеть рану в душе.

Но странным мистическим образом деда Петра Григорий чувствовал всегда рядом.

Всегда! Если честно, случались несколько раз в его таежной научно-технической работе и жизни такие ситуации на грани совсем уж последней, когда казалось, что все, теперь точно все – край… и Вершинин начинал вдруг разговаривать с дедом и отчетливо слышал, как тот отвечает и дает внуку совет, как выбраться из ситуации и переломить этот предел, что сделать, и… и вывозило! Вывозило!!

Что? Какие силы? Дед?

В глубине души Григорий верил, даже скорее знал, что дед, только никому не признавался. Это снова был только их секрет на двоих, как в его утерянном счастливом детстве.

В память о Петре Акимовиче Григорий после восьми лет скитаний по всему Дальнему Востоку решил вернуться к атомному машиностроению и поступил на работу в «Росатом», одну из компаний «Атомэнергомаша» по разработке и производству уникальных ядерных энергетических установок в Подмосковье. И с удивлением обнаружил, что получает удовольствие от этой работы, с энтузиазмом влился в проектирование новой установки, в науку и испытания.

Теперь он находился совсем рядом с домом и, к великой радости родителей, в Москве бывал гораздо чаще, чем все эти годы. Вот только Глафира Сергеевна последние время начала сдавать, прибаливать, и вывозить ее в Москву на их прогулки и культурные походы удавалось гораздо реже, виделись они в основном по скайпу, зато болтали от души.

Григорий по ней скучал, но в усадьбу так и не ехал, хоть бабуля и звала постоянно и дулась на него за отказы.

Два года отработав в «Росатоме», Вершинин вдруг понял, что на него снова, как и десять лет назад, давят рамки узкой специализации. Интересно – да, без сомнений.

Но!

Вот что-то не то… свободы и простора не чувствовал он! Не хватало ему.

Спустя десять лет после того спора с дедом Григорий только теперь действительно до конца понял, что именно гнало его тогда с интересной работы и из науки, гнало неизвестно куда, и к чему так стремилась его душа, не имея возможности объяснить свои метания, лишь чувствуя неистребимую жажду к жизни и познанию нового.

Его дар, его талант заключался именно в инженерной универсальности, многопрофильности. И этому дару было тесно в рамках узкой специализации. Все дело в том, что в нашей стране, да и во всем мире, уже давно не готовят инженеров широкого профиля, как, например, было в Советском Союзе. Ведь до войны и долгие годы после само понятие «инженер» подразумевало человека, разбирающегося в любом техническом механизме и устройстве.

В любом!

Разумеется, современная наука шагнула так далеко, что технологические процессы и механизмы стали невероятно сложны, и для их производства порой требуются специалисты сразу в нескольких областях. В то же время уровень автоматизации любого производства возрос до такой степени, что лишил необходимости личного участия инженерного состава в производстве и монтаже механизмов.

Вершинин за эти десять лет получил настолько уникальный опыт и знания в нескольких областях инженерии различного рода механизмов и технических агрегатов разного назначения и промышленности, что с полным основанием мог называться инженером-универсалом, пожалуй, что и единичным в нашей стране, да и во многих других странах. И не просто инженером, а ученым: знания его достигли такого высокого уровня, что он совершенно спокойно мог бы открыть свою кафедру в каком-нибудь институте.

Так, по крайней мере, утверждал его отец и несколько друзей деда, профессоров и академиков. Кстати, этот вопрос частенько являлся предметом шумных обсуждений, когда Григорий бывал в Москве и встречался с друзьями и соратниками деда. Дело в том, что ни в одном высшем учебном заведении нашей страны и Европы не учат на многопрофильных инженеров. Сплошная узкая специализация.

А Вершинин уже несколько монограмм написал по разным техническим направлениям и материала насобирал и разработал на три диссертации и целый научный курс для обучения студентов, и тоже в различных областях инженерии и только потому, что ему, как истинному ученому, постоянно интересно изучать что-то новое.

Куда с такими вот знаниями в рамки одной направленности?

Вот именно! И, проработав два года в «Росатоме», он стал маяться, четко понимая, что нечто беспокойное в нем требует снова двигаться дальше, который раз будоража в душе все ту же неистребимую жажду к познанию и освоению нового, сложного, интересного.

И тут словно кто его услышал наверху. Или, может, дед помог?