Читать книгу "Ночь на хуторе близ Диканьки - Андрей Белянин"

Хозяйка заохала, заахала, запричитала что-то восторженное, много раз похвалила друзей за столь ранний визит и на выбор предложила любой стол в заведении. Да, собственно, там, как вы понимаете, в такое утро ещё и не было никого. Ну почти никого, бравый козак Свербыгуз лежал пластом у самого порога в обнимку с пустой бутылкой, храпя самым немузыкальным образом.

Вакула и Николя просто перешагнули через спящего гостя и выбрали себе тот самый стол, за коим и произошло их случайное знакомство с Байстрюком. Если, конечно, хоть кто-то верит, что встреча с чёртом может быть случайной. Такие есть?

– Слушай, между нами, а почему у него такая смешная фамилия – Свербыгуз? Это ж значит, что у него свербит в гузке, да?

– Та почти так, – поморщился кузнец, рукавом стряхивая со стола вчерашние крошки. – Он у нас козак добрый, ни минуты на месте не сидит, ровно у него шило у заднице. Зовсим покою не знае! И батька его такой же был, и дед, та, може, и прадед, от с того весь их род – Свербыгузы!

– Понятно. – Николя отвёл взгляд от пускающего пузыри потомка славного козачьего рода и попросил подать чай с мятой.

Шинкарка сделала такое страшное лицо, что паныч-гимназист тут же попросил водки и сала. Штоф появился на столе, но пить никто не собирался. Вопреки всеевропейскому заблуждению, что на Великой, Малой и Белой Руси живут сплошь пьяницы, наши терпеливые герои, несмотря на глубочайшую разницу в воспитании, образовании и социальном положении, в каких-то определенных вопросах были единодушно солидарны.

Сначала дело делай, потом его же горилкой полируй. А не наоборот!

Поэтому они лишь нюхали водку да заедали бубликами, дабы не обижать добрую женщину, и не прошло и получаса, как на пороге с громкой песней показался высокий черноусый чёрт в красной свитке и лихо заломленной на затылок роскошной шапке из серых смушек с синим верхом.

Ой там, на гори-и, ой там, на крутой, Ой там сидело пара голубив…

– Ось бачьте, люди добри! И тут сидит пара голубив, – захохотал черноусый чёрт.

Весь вид Байстрюка говорил о том, что, во-первых, он очень доволен собой, а во-вторых, праздновал он свою победу, не прерываясь ни на минуту, изо всех сил, со всеми подряд и мешая всё, что попало. На морде запорожского чёрта были видны полустёртые следы европейской губной помады «Мери Кей», красная свитка перепачкана жирными пятнами, на шароварах перламутровые следы непонятного происхождения, сапоги в навозе, грязи и блёстках, а на кудрявом чубе до сих пор виднелись вкрапления весёлых карнавальных конфетти.

Ноги нечистого выписывали неповторимые кренделя, с чувственных губ не сходила язвительная улыбка, а в глазах плясали канкан такие похабные бесенята, что хотелось плевать…

– И давно вы тут гуляете, шановни паны? Кузнец Вакула, тот, шо так малюе знатно, як никакому Рафаелю али самому Леонардо сундук не расписать цветами лазоревыми по красному фону. И хто с ним ще рядом? Ох, лышенько, так то ж паныч Николя, который…

В один миг приятели взяли Байстрюка в оборот, завели руки за спину и, ни разу не сунув в рыло (хоть и просила душа!), усадили чёрта за свой стол.

– Хлопцы, та ежели вы там, може, насчёт тех денег обиделись, то ж мелочь!

– Слыхали, паныч? Сто рублёв ему мелочь?! Поубивав бы…

– Знаешь, мне тоже жутко хочется вломить ему штофом промеж рогов!

– О, так у вас ще горилка е! – обрадовался запорожец.

– Ни, горилки про тебя нема, – жёстко обрубил Вакула. – Николя, брате, держи его крепче. Зараз я тому сучьему рылу гостинцев по мордасам навешаю! Уж так у мене кулаки чешутся, аж жуть…

– Панове, та вы шо? Мы ж з вами товарищи!

– Тамбовский волк тебе товарищ, – твёрдо объявил начинающий писатель, поддерживая друга. – А ну пиши, гад, бумагу партикулярную о том, шо пани Солоха нипочём и ни при каких условиях не может являться ведьмой! Вопросы?

– Тока не бейте…

Надо признать, что искушение было слишком велико, но судьба мамы кузнеца была куда важнее. Ибо, что бы там кто себе ни думал, а Вакула маму свою любил, и Николя никогда бы не позволил себе допустить хоть какой-либо вред драгоценнейшей пани Солохе.

Тут уж, как понимаете, дружба взяла верх над службой. Ибо, будь Николя даже самым высоким чином в церковной иерархии и заботься он о бессмертной душе своей пуще самого папы римского, и то не позволил бы себе сдать властям маму верного друга. Чем, быть может, и отличаемся мы от добрых католиков. На чём стояла и стоять будет русская земля…

– Пиши! – Николя отвесил чёрту подзатыльник, и тот в единый миг вытащил из-за пазухи сложенный лист гербовой бумаги и чернильницу. Окунув в неё длинный коготь свой, Байстрюк быстро начал строчить красивым каллиграфическим почерком.

– А ежели тока шо не так, – Вакула снял нательный крест и сунул его под нос нечистому, – в ухо его засуну, из другого вытащу!

Бедный Байстрюк зачихал так, словно ему в обе ноздри набили турецкого табаку, и взмолился:

– Шо угодно для вас сотворю, добры люди, тока не кладите на меня страшного креста! Ить одним чиханием не отделаюсь, сидеть мне в аду с диареей лет сто без передыху!

Николя и Вакула, переглянувшись, признали угрозу вполне серьёзной, но крестик убирать не спешили, мало ли…

– Подивитеся, паныч, чого вин там накорякал?

– «Сей документ выдан благородной вдове пани Солохе в том, шо она николи не является ведьмой! А буде у кого сомнения, так с ними добро пожаловать в пекло, где и надлежит жалобу на то подать в письменной форме, на циркулярном языке, со всеми печатями и заверением не ниже уровня сорочинского заседателя, а то и самого пана комиссара. Так что всем, сим документом не удовлетворённым, прямая дорога в дупу, и шоб вы сдохли!» – вслух прочёл Николя. – Ну, по-запорожски жестковато, конечно, однако же суть описана верно. Что ж, лично я одобряю…

– То бишь усё по уму-разуму писано, як у учёных людей принято, и ни один комар носу не подточит?

– Да, – кротко согласился Николя, ещё раз пробегая глазами свеженаписанный текст. – Осталось только завизировать.

– То как?

– Печать нужна.

– А-а, то раз плюнуть, – широко улыбнулся Байстрюк во всю свою лошадиную пасть. – Зараз усё вам проштемпелюем!

Он в один миг снял сапог и, вскинув волосатую ногу свою на стол, поставил на бумаге чёткий оттиск раздвоенного копыта.

– Ну шо, – призадумался кузнец, почесав в затылке, – чем воно не печать? Як по мне, так то и добре! А коли какой учёный москаль али немец то попробует оспорить, так я ему, сукину сыну, своей рукой дулю под нос суну!

Вакула, не чинясь, сгрёб драгоценную бумагу, сложил её вчетверо и сунул себе в шапку.