Читать книгу "Z - значит Захария - Роберт К. О'Брайен"

– Нет, – ответил он очень тихо, но яростно и жестко. – Ты не могла бы. Пойми это. Держись подальше от костюма. Даже не прикасайся к нему.

Я хотела было напомнить ему, что уже прикасалась, но вовремя придержала язык, осознав, что он, скорее всего, этого не помнит, поскольку лежал тогда почти без сознания. Остаток обеда прошел в напряженном молчании, я все думала, почему он по-прежнему так болезненно воспринимает разговоры про костюм, даже найдя место, где можно жить без него. Мне пришло в голову, что, возможно, он боится, как бы я не увидела дырки от пуль. И все же это выглядело маловероятным – я ведь не рассказывала ему, что он наговорил в бреду, так как же я могла бы догадаться, откуда там эти дырки?

Доев обед (его аппетит не пострадал!), он продолжил, на сей раз чуть дружелюбнее. Даже попытался улыбнуться, но все равно это звучало как поучение.

– Ты должна понять, – говорил он, – что, не считая нас самих, этот костюм – самая важная вещь в мире. Другого нет, и теперь уже не сделаешь. Кроме этой долины, весь остальной мир – насколько мы знаем – опасен и необитаем. Я не знаю, как долго так будет продолжаться – возможно, вечно. Пока же все так, как есть, полиполар – единственный способ выйти за пределы долины и остаться в живых. Но брать его ради романчиков – это полнейшая глупость! Если что-то пойдет не так, я не смогу его вернуть, не смогу выйти за ним, даже попытаться. Он окажется потерянным навсегда.

Повторялась история с Эдвардом – даже слова были похожими. Но я не могла спорить. В конце концов, это же его костюм. И, конечно, то, что он говорил, разумно. Проживу и без романов.

И все же было очень приятно мечтать о книгах, я даже позволила своему воображению представить несколько походов, чтобы собрать дома настоящую библиотеку. Так что, хоть я и понимаю, что все это не слишком практично, особенно с точки зрения мистера Лумиса, буду продолжать надеяться, что, когда он начнет нормально ходить, то, отправившись за техническими книгами, глядишь, и прихватит одну-две книги для меня. Думать так было не столь обидно.

Но пока я, однако, перевела разговор на менее спорную тему:

– Сколько вы уже можете пройти?

– Четыре шага, держась за кровать. Сегодня утром три.

– Как только вы станете проходить чуть больше, поставим вам кресло на крыльце. Тогда вы сможете на время выбираться из комнаты.

– Я тоже думал об этом. И еще на заднее крыльцо, чтобы я мог видеть посевы.

– Кукуруза уже всходит, – похвасталась я, – через несколько дней я буду ее прореживать. Горох и фасоль тоже уже посеяны, но пока не взошли.

– А свекла? А пшеница?

– Ой, но я не планировала…

– Мы должны планировать. Не только на следующий год, но и дальше. Из свеклы можно получить сахар, из пшеницы – муку.

Я стала объяснять, что, поскольку у меня не хватало сил выращивать так много, я не сеяла свеклу – как и много другое: тыквы, репу, кабачки и т. д. Хотя все эти семена были в магазине. Правда, планируя посадки, я не думала о тракторе.

– Я знаю, что ты думаешь, – сказал он. – В магазине полно сахара, я видел. И он не портится. Но рано или поздно он кончится – и что тогда? Это же глупо и недальновидно. – В его голосе снова зазвенели резкие раздраженные нотки.

Он продолжал:

– Я долго лежал в кровати, мне было нечем заняться, кроме размышлений. И я понял, что нам следует действовать так, будто эта долина – целый мир и мы основываем поселение, которое должно будет просуществовать вечность.

Это были те же самые мысли, или почти те же самые, что приходили в голову и мне, пока я пахала. Но, когда это говорил он, или то, как он это говорил, смущало меня. Не понимаю, почему.

Когда я убирала поднос, он усмехнулся:

– Пойдешь в свою церковь – помолись за бычка, если так хочешь о чем-то молиться.

– Я не понимаю вас.

Теленок выглядел полностью здоровым.

– Когда бензин кончится, плуг смогут тянуть быки.

Надо сказать, что некоторые амиши, наиболее консервативные, пахали на мулах или быках. Помню, я видела это, когда была маленькой. Да и в нашем сарае висела старая упряжь из кожи и дерева, хотя при мне она уже не использовалась.

Мистер Лумис имел в виду, что нам надо развести больше коров, но я так и планировала с самого начала.

Он попросил меня принести ему новую бритву и лезвия из магазина. Я принесла, и он снова побрился, отчего сразу стал выглядеть здоровее.

Шестнадцать

24 июня

За несколько прошедших дней я стала тревожиться еще больше.

По настоянию мистера Лумиса я посеяла пшеницу и свеклу. Два ряда свеклы втиснула на то же поле, что и кукурузу, сразу за соей. Если урожай удастся, у нас будет больше, чем мы сможем съесть, но главное – получить семена. Если делать так каждый год, то когда-нибудь, когда потребуется сахар, у нас будет сырье для его получения. Должна признать, это разумно.

Пшенице на том поле места уже не оставалось, поэтому я засеяла кусочек дальнего поля за прудом – примерно полакра. Это означает, что сократилась площадь пастбища, но ничего страшного: когда я уберу то, что мне нужно на семена (достаточно несколько бушелей), коровы смогут подъесть остальное. И кур можно кормить пшеницей, хотя кукуруза им нравится больше.

Я объяснила мистеру Лумису, почему не планировала сеять пшеницу: не могла перемолоть ее в муку.

– Не важно, – ответил он. – Когда я поправлюсь, когда смогу ходить, мы придумаем, как ее смолоть. Самое главное – не дать культуре вымереть.

Но это все не имеет никакого отношения к моим тревогам. Меня беспокоит другое.

Как и хотела, я поставила ему кресло на парадном крыльце – маленькое обитое кресло из родительской спальни. К нему еще прилагалась удобная скамеечка для ног, ее я тоже снесла вниз вместе с подушкой и одеялом. Получилось очень удобно (я попробовала).

По его требованию я поставила стул и у черного хода; там нет места подножке, поэтому не так удобно. Однако вчера утром, спросив его, я получила ответ, что он хочет сидеть на заднем крыльце.

Впервые после болезни он покинул свою комнату, но все прошло хорошо. Я вспомнила и нашла ему в платяном шкафу забытую трость, оставшуюся с тех времен, когда папа подвернул лодыжку. Опираясь на нее, а также тяжело навалившись на мое плечо, он доковылял до крыльца и уселся на стул. Колени все еще подгибаются под ним, и он может только шаркать, но все же ходит.

Он просидел на стуле все утро – прямо как надсмотрщик, – наблюдая, как я пашу, бороную и потом сею те два ряда свеклы. После обеда он спал в своей комнате, пока я подготавливала пшеничное поле. Вернулась я, когда солнце стало клониться к холмам; он проснулся и снова захотел выйти, теперь на парадное крыльцо. Я помогла ему добраться до кресла, поставила ноги на скамеечку и подоткнула одеяло. Потом пошла в дом готовить ужин.