Читать книгу "Выше Бога не буду - Александр Литвин"

40

Природа, не загруженная людьми, всегда открыта для восприятия. Я выбрал Чукотку, имея о ней представление только из книг. В моей жизни ни разу не встречался человек, который смог бы рассказать мне о природе, и мой первый контакт с природой, настоящий, без посредников, был именно на Чукотке. В детстве я много раз бывал и в лесу, и в степи – я работал на земле, я помогал косить сено, я ездил на лошадях и любил купать их в реке. Я много времени проводил у воды, знал все окрестные озера и любил ловить рыбу, но природа оставалась для меня закрытой. Причина закрытости была в людях, в тех следах, которые они оставляли на ней. Даже на удалении 40 километров от города я наблюдал трубы Троицкой электрической станции, коптившей небо так, что шлейф дыма был виден из космоса. Чукотка была другой. Она была наполнена любой формой жизни, кроме человеческой. Не ступала нога человека – таких мест на Чукотке всегда было в избытке, и именно это сыграло главную роль в понимании природы и ее роли. Незаметные в насыщенной людьми европейской части страны, природные знаки стали очевидными. Вся сила и мощь стихии, с одной стороны, указывала на ничтожество и такую малость меня на этой планете, а, с другой стороны, давала возможность ощутить себя частью подлинной, настоящей системы, а не той искусственной структуры, которую придумали люди для удобства пользования планетой, воспринимая ее как исключительную собственность и не признавая ее живой в целом! Там, на Чукотке, я понял, что планета – живая. Еще в раннем детстве я задумывался о нас, людях, как о мелких насекомых, которые живут на теле огромного зверя. Эти детские мысли оказались далеко не детскими. Мы даже не насекомые, мы опасней – мы вирусы! В природе все в балансе: хищник-жертва-хищник. И тут появляемся мы со способностью меняться не физически, а умственно. На первом этапе надо было выжить. Выжили. Выжили, стали умнее, но в какой-то момент наш путь сместился к банальному дарвинизму: выживает сильнейший. И это стало стратегической ошибкой общества.

Как-то я заметил такой факт: Чукотка – край миллионов птиц. Но чаще всего эти птицы летят очень высоко, как шутили местные охотники, «на кислороде» – по аналогии с летчиками, летающими на больших высотах в кислородных масках. Позже, побывав на другом континенте, я с удивлением обнаружил, что гуси спокойно могут летать над людьми, машинами и магазинами на высоте 10–15 метров, обдавая прохожих ветром крыльев. Что олени могут скакать по твоему участку, нисколько не обращая внимания на гостей и горящий мангал. Что в центре крайне густонаселенной страны можно спокойно ловить форель. Да, даже на малонаселенной Чукотке животные и птицы боялись нас. Но там этот пресс был не таким жестким, и я имел возможность получить от природы массу энергии и понимания меня ею. Это было очень важно – понять, что я ей интересен и не воспринимаюсь исключительно как вирус, которого надо уничтожить. У природы к нам отношение бережное, а мы никак не можем оценить.

Я смотрел прямо в глаза волку. Он сидел неподалеку от лыжни, по которой я шел. Он был сыт: от оленя осталась только передняя часть. Я вышел на него неожиданно. И не увидел его, а почувствовал. Я почувствовал взгляд. Взгляд кого-то очень сильного и уверенного в себе, настороженного, но не агрессивного, и это не был взгляд человека. Я остановился, посмотрел вправо и столкнулся с ним глазами. Это был крупный полярный волк, красивейший экземпляр с практически белой огромной головой. Он явно наелся и не собирался на меня нападать. Я снял с плеча ружье, патрон был в патроннике. Навел ствол на эту красивую волчью голову. Секунд тридцать я рассматривал его. Через прицел смотреть было проще – страх ушел, и я, чувствуя себя в безопасности, рассматривал этого красивого зверя. Волк тоже неплохо соображал. Он оценил меня взглядом, явно понял, что угрозы нет, и отвернулся, откусив еще кусочек оленины. Я неплохо разбираюсь в мехах, шкуру его оценил как крайне хорошую и даже прикинул, куда надо стрелять, чтобы не испортить мех, но стрелять его я не стал. Этот зверь был в правильной системе координат, он не ел, когда был сыт, он был в симбиозе с планетой, и он был для нее свой. Меня поразило ощущение того, что он дома, а я здесь совершенно не нужен. Мне слегка стало стыдно за свое преимущество и за свои мысли. Похоже, волк что-то понял, когда я оценивал качество его меха. Я отдавал себе отчет в том, что мое преимущество условно, и не будь у меня ружья, еще неизвестно, чем бы закончилась наша встреча.

Я шел и вспоминал полный уверенности в своей силе волчий взгляд. Я запомнил этот взгляд и однажды посмотрел на человека так, как смотрел этот волк. У человека не было ружья, у него были другие преимущества, но он сдался. Он уступил мне, уступил удивленно, не понимая своего смущения и страха. Он уступил на инстинкте самосохранения.

Я изъездил Чукотку вдоль и поперек: летом на лодке по рекам, зимой на ГАЗ-66, на самолетах и вертолетах, много ходил пешком, ночевал при минус 25 под открытым небом, накормил миллионы комаров, возможно, этим самым поучаствовав в увеличении популяции местных хариусов, которых выловил предостаточно. Везде Чукотка была разная, и она была огромная. От райцентра, где я жил, до крайнего села на границе района было никак не меньше 600 километров. Такие масштабы – и так мало людей. Я запоминал эту природу интуитивно. Я тогда еще не знал, что буду делать с этими своими эмоциями, с памятью об этих ледниках и срывающихся с них каплях воды, дающих начало росомашьей реке. С этими шикарными пейзажами и кристально чистым воздухом. И даже с энергией атомного реактора, который был в центре материковой Чукотки и весьма своеобразно менял людей. Эту разницу я стал замечать, как только начались мои путешествия по этой красивой земле. Реактор менял людей. Их настроение, их предприимчивость, скорость принятия решений. Люди становились громкими, резкими, вспыльчивыми, но одновременно красивыми. Так же сильно меняло людей золото, которого в недрах Чукотки очень и очень много. Чукчи говорят, что как-то по небу летел золотой олень. Рассматривая Чукотку, он поразился ее красоте, и, забыв о правилах навигации, рухнул на планету. Тело его упало на Чукотку, а голова – на Аляску. Не знаю, как там на Аляске, я ее только в бинокль видел, но то, что досталось Чукотке, впечатляет. Да и олень, похоже, был не просто золотой – он был из полиметаллов! Металл и есть металл, и добывающие его люди обладают весьма высоким уровнем агрессии, а, стало быть, и воли! Энергия ядерного реактора и скрытого в недрах земли металла меняли людей – очень скоро приезжие тоже становились яркими, жесткими и бескомпромиссными, с обостренным чувством справедливости.

41

Там же, на Чукотке, жила еще одна категория людей. Справедливость для них была самой сутью их жизни. Они приехали сюда не по своей воле, а под конвоем. Сначала из центральной России в столыпинском вагоне до порта Ванино, потом – пароходом в Магадан, а из Магадана они шли по Колыме, осваивая эти громадные территории и оставляя за собой разведанные недра и свои кости по всему северо-востоку. Их было много. Очень много. Точной статистики нет, сколько было заключенных. Неизвестно, сколько осталось в живых, но я их встречал. Это были удивительные люди. Совсем не уголовники, а весьма интеллигентные, приличного возраста. Они остались там из принципа: дальше послать их уже некуда, на родине у них никого не осталось, а здесь все было ясно и понятно. Эти люди не боялись ничего. Совершенно ничего. У них в жизни уже был момент, когда они потеряли абсолютно все, к чему все мы обычно стремимся, чем дорожим. Они не смотрели в календарь. У них было только вчера, сегодня и завтра. А что будет послезавтра – не известно, так далеко они обычно не заглядывали.