Читать книгу "Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров"

Когда Штейнберг получил шестой 120-миллиметровый полковой миномет – пообещал всем, кого считал друзьями, раздать часть своих старых батальонных – 82-миллиметровых. Лично я бы не отказался от парочки "подносов" – необходимый литраж, двоих толковых мужиков да с десяток шерпов уж как нибудь бы организовал.

Штука, при всей громоздкости – дельная. Особо в славном деле отсечения пехоты от бронетехники – азбуки городских боев. Плюс, лупит, скотина, с закрытых позиций, причем таких, куда и СОРовские кудесники не всегда достать могли. Да по весу и габаритам "самовары" не шибко от моих "Утесов"[54]отличаются. Только если крупнокалиберные с АГСами, как ни выставляй, считай, пацанов смертниками поставил, то миномет спокойненько можно спрятать за квартал в любой яме и так же быстро перекинуть в другое место – пока "шпаки"[55]не прилетели.

Петя, увидев меня, радостно пошел на встречу, а я, впопыхах, не приметил парня, следом вылезавшего из кабины.

– Ты, как, братишка? Заждался небожителей?

– А ты – думал?! Даром я что-ли, прикрытия добиваясь, два часа по командирскому столу небритой пяткой стучал! Где мои самовары?

– Быстрый какой! Отдам в свое время. Не кипишуй! Посмотри, лучше, кого я тебе привез… – он развернулся к своему щупленькому попутчику.

Подле нас спокойно стоял молодой парень – невысокий, худенький, чернявый. Камуфлированная разгрузка, без броника да традиционный для "продвинутых" АКМС. Все бы ничего, если бы не развернутая до самых глаз горловина свитера…

В Конфедерации слишком хорошо знали эту неписанную моду, помеченных страшным клеймом "Львовского поцелуя".

Откуда у окров пошла страсть увечить пленных отрезанием губ не знал никто. Какую роль в этом изуверском обычае занимал город Львов – тоже. Только вот на каком-то этапе вооруженного противостояния стало все чаще и чаще звучать это, сразу ставшее зловещим, словосочетание. Во всяком случае, не так уж и недавно. Первые фотографии черепообразных лиц я видел еще по работе в "контре".

Меня вдруг словно толкнуло что-то изнутри – ведь это же Гирман!

Он заметил мое замешательство и, первым сделав шаг навстречу, негромко сказал:

– Все нормально, Кирилл Аркадьевич. Здравствуйте!

– Здравия желаю, Борис Яковлевич… – неловкость хотелось бы как-то замять, но нужные слова враз выдуло из головы… – Честно говоря, я представлял вас иначе.

– Это? – он указал ладонью на закрытый свитером рот.

– Да нет, что вы. Возраст да и… – как столовому серванту рассказать новенькой тумбочке о правильном понимании понятия "габариты"? – Поболей, вы, по рассказам, казались.

Он улыбнулся – уголки темных глаз поползли в гору.

– Да… Я еще могу разделяться на три части, а в полнолуние становиться невидимым.

– Ха! Ну, это я и так знаю!

Действительно, что-то я тормознул. Помню легендарную, десятки раз слышанную, историю о том, как в Рубежном Гирман спалил обвешанную с верху до низу металлокерамикой, системами динамической защиты и прочими фенечками глубокой модернизации, навороченную польскую "Тварыну"[56].

Просчитав маршрут бронегруппы, он с ночи залез в полуразрушенную кирпичную трубу, снесенной почти до фундамента районной котельной. Держалась она, якобы, на честном слове и в ней светилось несколько дыр от снарядов, сквозь которую, сей урбанистический шедевр, просматривался насквозь. Боря, заранее завязал узел на скобе ступеньки снаружи, а сам стальной трос – закинул внутрь трубы. На чём и как он расположился история умалчивает, но, мартышкой на суку, просидев половину суток – дождался.

Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома, и, менее чем с сотни шагов, сверху-вниз, смачно приложился из тяжелой "Таволги"[57]в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки "Лёли"[58], спаренным огнем, заподлицо срезали, на все сто пудов отслужившую свое предназначение, трубу.

С моим пузом такой цирковой номер не проделать, тут и к бабке – не ходи. Совсем не крупному Штейнбергу – тоже слабо. Да и, по-хорошему, мало найдется хитрецов, готовых повторить Борин трюк, а тех, кто смог бы просчитать всё и, главное, решиться на подобную головоломную авантюру – на пальцах одной руки перечесть можно.

– Пацаны, что за хренотень – тут все свои, кончайте "выкать". – Прав Петя да и влез – вовремя.

– Да, действительно, Яковлевич… – я протянул руку. Он вновь невидимо улыбнулся и пожал в ответ.

Добрый, скромный, тихий мальчик лет двадцати пяти. Ему бы очки еще – вылитый ботан – рядовой аспирант Стасовой кафедры. И это – он: прошедший кошмар лагеря для перемещенных и обезображенный на всю оставшуюся жизнь, выкупленный за деньги еврейской правозащитной организацией и бежавший от сытой жизни опять на войну, сжегший вместе со своими гранатометчиками народу и техники на десять международных трибуналов, неуловимая гроза и гордость обеих воюющих сторон в одном лице, охраняемый пожаром войны и объявленный в розыск пятью независимыми государствами международный военный преступник – Борис Яковлевич Гирман!

Выехали в штаб Колодия. Решил взять с собой Кобеняка. Все же командирский опыт у подполковника – не чета моему. Пока собирались, чувствую, Денатуратыч маячит за спиной – неймется Деду. Тут и Василий Степаныч подоспел.

– Ты, Аркадьич, найди время – переговори с Передерием.

– Я помню. Он с нами поедет.

– Ты сейчас поговори!

– Иван Григорьевич! Иди сюда, дорогой… стоишь в дверях, бедным родственником, голодными глазами затылок мне палишь…