Читать книгу "10 вещей, которые я теперь знаю о любви - Сара Батлер"

— В смысле, вы не хотели бы, скажем, взглянуть на мои картины?

— Нет, не сегодня. У меня столько сумок, и потом, мне пора домой, к девочкам.

Ее слова камнем рухнули мне на сердце. Я ждал, что она встанет, но она все сидела не шевелясь, будто размышляя над вопросом. В конце концов она опустила пакеты, порылась в сумочке, достала ту же ручку, которой я ее рисовал, и маленький линованный блокнот. Быстро черкнув что-то на листке, она вырвала его, перевернула и положила на стол. Несколько секунд она не отнимала руку, будто не могла решить, оставить записку или забрать.

— Мне правда пора. — Она вдруг засуетилась, снова превратившись в вихрь из сумок, пальто, зонтика и волос.

Я тоже встал и попытался ей помочь, но безуспешно. Она наклонилась, чмокнула меня в щеку и исчезла.

Я сел обратно. Мой взгляд застыл на следе от красной губной помады, очертившем контур ее губ на чашке. Чувствуя, как кровь бежит по венам, я перевернул листок бумаги. Адрес в Блумсбери. Дата — через три дня, жемчужно-белая пятница. Время — 3 часа пополудни. Больше ничего. Ни номера телефона, ни сообщения. Я посмотрел на ее записку, потом на свой рисунок. Не знаю, сколько я просидел там.

* * *

Рисунок нельзя доставать слишком часто. Чернила и бумага не так долговечны, как нам хотелось бы. Столько лет прошло; чудо, что я и теперь могу взглянуть на него. Клей на конверте высох и пожелтел еще много лет назад. Бумага размягчилась с годами. Снимаю целлофан, чтобы увидеть лицо. Чернила выцвели, но не настолько, чтобы нельзя было разглядеть искорки в глазах, приподнятую верхнюю губу. Похожа ли ты на нее? У тебя такая же белоснежная кожа и россыпь веснушек на плечах? Я склоняюсь над рисунком, чтобы ни один лучик солнца не коснулся его. Мне хочется дотронуться до ее лица, провести пальцами по линиям, но я уже научился думать наперед, научился беречь вещи.

Порой в те дни в Блумсбери она говорила о том, что чувствует себя в западне. «Дети разрушают твое тело, потом нарушают твой сон. Нет, конечно, я люблю их, но порой мне так хочется выйти из дома, пока они спят, закрыть за собой дверь и никогда больше не возвращаться».

Заворачиваю конверт в целлофан и аккуратно кладу рисунок обратно в карман. Вдруг мне приходит в голову, что она, может быть, тут, на этом кладбище. Даже вполне вероятно.

Я обхожу все вокруг, осматриваю каждый памятник. Ищу ее броское, ярко-красное имя, но тут только Жанна, Жорж, Жюлиетт.

Прямо напротив церкви есть еще одно кладбище. Становлюсь рядом с ним, держась за угол ограды, и жду тебя.

Два черных «мерседеса» степенно приближаются к храму. В окне первой машины, сзади, виднеются семь красных букв: головки гвоздик складываются в слово «Дедушка».

Отец. Дед. Конечно, я думал о том, что у тебя могут быть дети. Прошло столько лет. Ты уже совсем взрослая.

Машины останавливаются. Я замираю, но чувствую, будто попал в бурю, — мощное, невероятное буйство стихии. Дверцы со стороны водителей открываются, и из них появляются мрачные мужчины в строгих костюмах и начищенных ботинках. Сколько же у них таких костюмов? Наверно, они числятся постоянными клиентами в соседних химчистках? Интересно, они сами относят туда костюмы или это делают их жены? Спокойствие. Замечаю, что сжимаю в пальцах край куртки. Поднялся легкий ветерок, и я чувствую, как он касается моих щек. Спокойствие.

Отец. Дед.

Водители открывают задние дверцы машин и становятся рядом. Первым выходит мужчина — полный, низкорослый. Не могу вообразить, чтобы ты была с ним. Следом вылезают трое мальчишек. Двое из них почти одного роста с мужчиной, третий мальчик — помладше. Мужчина кладет руку ему на голову, и мне вдруг отчаянно хочется ощутить ладонью мягкость его волос и округлость черепа.

Я уже думаю, что умру, едва увидев тебя, но когда ты ступаешь на тротуар, камень на моем сердце обращается в пыль и улетучивается.

У тебя ее волосы. Я знал, что так и будет. И ты такая же крошка. Ты держишься напряженно, и по тому, как поникли твои плечи, я понимаю, что ты любила его. Одна из твоих сестер подходит к мужчине, который гладил мальчика по голове.

Ты отворачиваешься от церкви, от всех тех, кто стоит у входа, и я могу разглядеть твое лицо.

Ты так похожа на нее, что мне страшно: те же миндалевидные глаза, маленький рот, нижняя губа чуть полнее верхней. Волосы сколоты на затылке, но я знаю, что стоит тебе распустить их — и рыжевато-коричневые кудри рассыплются по плечам. Ты изучаешь взглядом улицу, будто ищешь, за что зацепиться.

Вот и всё. Мы встретились взглядом. Ветер бушует в листве, все вокруг мерцает пестрым, неверным светом. Мы с тобой стоим лицом к лицу, нас разделяют лишь дорога и полоска тротуара.

Пора бы мне уже знать, что наши мечты никогда не сбываются точь-в-точь так, как мы себе их представляем. В моих фантазиях ты узнавала меня. В моих фантазиях я поднимал руку, как сейчас, и ты отвечала. Порой ты хмурилась, а затем смеялась; порой ты сразу все понимала; иногда я произносил четыре слова: пурпурный, светло-голубой, рыжевато-коричневый, жемчужно-белый. Но сейчас твой взгляд скользнул по мне, словно по незнакомцу. Я не опускаю руку. Вскидываю брови и улыбаюсь. Тебе. Моей дочери.

Ты поворачиваешься обратно к храму и берешь сестру за руку. Мое сердце не выдерживает. Такое чувство, будто кто-то давит мне на середину грудной клетки и тянет за затылок. «Вам нельзя сильно огорчаться, — говорила мне доктор. — Надо избегать стрессовых ситуаций».

Я мог бы позволить этому случиться. Быть может, ты обернулась бы, если бы я упал на землю. Но ты уже слишком далеко. Вынимаю спрей из кармана, распыляю его под языком. Потом пересекаю улицу и захожу в церковь вместе с последними гостями в черных костюмах.

Сажусь на то же место, где я уже был утром, стараясь не встречаться взглядом с викарием. Он стоит за аналоем и улыбается. Наверняка оттачивал эту улыбку перед зеркалом как раз для таких случаев.

Вижу твой затылок. Волосы. Почесываешь затылок правой рукой. Твои мышцы, должно быть, ноют от горя. Ты оглядываешься по сторонам. Проследив за твоим взглядом, я вижу высокого темнокожего мужчину с густой копной волос и аккуратной бородкой. Он сидит, наклонив голову к коленям. Ты отворачиваешься, и я вижу, как твои плечи разочарованно опускаются. Меня охватывает приступ злобы к этому человеку. Я стараюсь сосредоточиться на словах викария. В моих глазах они вспыхивают разными цветами. Ум. Профессионализм. Преданный отец. Три прекрасные дочери. Гордость.

Интересно, что скажут на моих похоронах? Какие слова подберут? «Почти»; «не совсем»; «очень старался». Да и кто туда придет?

Та сестра, что без мужа и детей, встает, подходит к аналою и представляется: Матильда. Впервые я встретился с ними и с твоей матерью в Национальной портретной галерее. Не знаю, помнят ли твои сестры об этом, они тогда были уже достаточно взрослыми. Я рассматривал картину Лауры Найт; подошел вплотную, изучая характер мазков на ярко-красном кардигане художницы. Мне нравится выяснять, как создавалась та или иная вещь. Ты знаешь эту картину? На ней художница стоит за мольбертом и рисует обнаженную женщину. Модель стоит справа от мольберта, ее левая грудь едва видна, руки лежат на затылке, ягодицы чуть порозовели. А художница смотрит не на мольберт и не на натурщицу, а куда-то вдаль, будто думает о чем-то совершенно постороннем.