Читать книгу "Геополитика постмодерна - Александр Дугин"

В. Тимошенко : Но новое мышление Горбачева как раз и фиксирует невозможность решать политические проблемы ядерным оружием.

А. Дугин: Горбачев — предатель и отщепенец, он разрушил великое государство. В результате его безответственных высказываний и преступных действий весь мир оказался под пятой американской диктатуры. Горбачев — это антиавторитет в чем бы то ни было, позорный и жалкий тип.

В. Тимошенко : Россия не должна участвовать в глобальных процессах, но присоединиться к антиглобалистам?

А. Дугин: Вокруг нас идет передел мира. Мы должны стать субъектом, а не объектом мировой политики, а то, рано или поздно, нам выставят условия, которые мы не сможем не принять. Россия должна сегодня участвовать в глобальных процессах. Это возможно в рамках многополярного мира. Многополярный мир тоже предполагает глобализацию, но региональную, для нас, например, в рамках СНГ. Повторяю, в многополярном мире нет России, Украины или Белоруссии по отдельности. В многополярном мире есть только Евразийский Союз, единая Европа, объединенная Азия и т. д. Изменения в мире неизбежны. Брутальные, жесткие, жестокие, немедленные и драматические. Я повторяю: неизбежны. России надо принять либо одну модель, либо другую. В многополярном мире мы сохраняем историческую преемственность и сохраняем идентичность в новой евразийской форме, в однополярном мире мы обречены на уничтожение, на геополитическую ликвидацию.

В. Тимошенко : Сколько понадобится социального времени, чтобы в мире произошли те изменения, о которых вы говорите?

А. Дугин: Геополитические циклы долгие. Они прослеживаются в пространстве столетий. То, что для меня как геополитика было вчера, для многих — незапамятная древность. Но сегодня у человечества нет запаса геополитического времени, которое могло бы длиться одно-два десятилетия. События, о которых мы говорили, происходят уже сейчас. Мы это видим, ощущаем на себе. С точки зрения геополитики «сегодня» или «вчера» не играет никакой роли. Когда произошел слом двуполярного мира? В 1989-м — вместе с падением Берлинской стены, в 1991-м — при распаде СССР или в 2003-м — при начале агрессии против Ирака? И тогда, и тогда, и тогда…

С геополитической точки зрения — это одно и то же событие, одно мгновение. Времени у нас в запасе больше нет. Совсем. Чем дальше мы откладываем решение глобального уравнения, тем хуже наше положение. Пришло время выбора.

Приложение 3 Новое Средневековье?

Интервью А. Дугин а информационно-аналитическому порталу «OPEC.RU». 08.11.2005

– Александр Гельевич, события последних дней во Франции не могут не беспокоить. Сейчас проблема уже начала распространяться на соседние с Францией страны. Особенно тревожно это выглядит, если учитывать, что в чем-то та социально-этническая структура, которая есть во Франции, свойственна и России. Каков ваш взгляд на проблемы Европы, и возможно ли повторение подобного на российской почве?

А. Дугин: Проблемы Европы имеют множество аспектов.

Во-первых, существует глобально порочное либеральное представление о человеке как об индивидууме. Основная проблема Европы заключается в ее политической антропологии, приравнивающей человека к индивидууму и рассматривающей человека в концепции Локка как чистый лист бумаги, на который все наносится путем социального воспитания. Тем самым полностью игнорируется этническая, религиозная, культурная, расовая и другая идентичность, которая рассматривается, как нечто второстепенное. Соответственно, на этой политической антропологии основана структура общества, и вводится главенствующее понятие «гражданина», которое является политическим выражением этой антропологии.

Гражданин — это индивидуум, получивший ряд бумаг и удостоверений для проживания в той или иной стране, в том или ином обществе. Эта концепция гражданина или гражданского общества, антропологическая концепция, основанная на индивидуализме, рано или поздно дает фундаментальный сбой.

Она дает его сейчас. Именно это происходит во Франции и начинает происходит в других странах Европы. Это абсолютно ложное учение, которое ничего хорошего не несет, и сейчас оно воочию демонстрирует свою несостоятельность и никчемность. Согласно этой модели политической антропологии, любой человек любого цвета кожи, любой культуры, любого языка, попадая в западное общество, становится рядовым элементом этого общества, точно таким же, как и все остальные. И вся законодательная база европейских стран связана с этой политической антропологией. То есть все претензии предъявляются к индивидууму как к гражданину, как к некой атомарной личности, в отрыве от того, что это за гражданин, какую религию он исповедует, к какому этносу принадлежит. Французское представление о национальности — это представление о гражданстве. Африканец, араб, русский, кто угодно — все будут «французы», их nationalit? будет «fran?ais» — в паспорте и в жизни. Таково представление о политической антропологии.

Но это так только для западного общества. А для «незападного» — например, для восточного человека — это не так. В теории получается, что когда представители арабского, африканского, китайского, японского мира попадают в европейские условия, они становятся французскими гражданами, «французами» с юридической точки зрения, безупречными французами, абсолютными французами, которых никак нельзя отличить от других французов, испокон веков живущих во Франции. Между ними нет ни малейшего формального юридического различия — так строится западное общество. Но они, конечно же, никакими «французами» в культурном, историческом, психологическом, ментальном смысле не становятся, они остаются мусульманами или африканцами, китайцами и так далее. И ведут они себя, как мусульмане, африканцы, китайцы и т. д. И живут они по законам своей культурной идентичности, а не по законам общеевропейского гражданского общества, поскольку культурная и религиозная идентичность намного серьезней, фундаментальней и глубже, чем нормативы и коды гражданского общества. Европейское право, основанное на игнорировании этой идентичности, сейчас рушится, подвергается эрозии в своих корнях, поскольку скопилась критическая масса приезжих из других стран, которые никак не интегрируются в европейское общество или интегрируются очень поверхностно. Сохраняя свою культурную идентичность, они оказываются неуправляемыми в этой ситуации. И создают анклавы самобытного существования, которому легко наплевать на все неформальные социальные императивы, отражающие опыт коренных французов. Ведь помимо формального требования всегда существуют неформальные, исторические элементы права, устоев, нравов. Настоящие, коренные французы помимо социальной модели, которая проговорена и описана в формальных кодексах, несут в себе и неформальную сторону, которая гораздо шире. А вот арабы совершенно не несут этой неформальной части, поскольку их исторический опыт, устои — иные. И вот когда критическая масса инокультурных элементов достигает определенного пика, происходит сбой всей системы.

То, что сегодня происходит в Европе, — это фундаментальный сбой всей европейской политической антропологии. Это ее конец. Выйти из этого момента путем простого умиротворения разбушевавшихся арабов невозможно. Произошел сбой на уровне парадигмы. Так же, как у нас в конце 1980 — начале 1990-х годов, в конце советской власти, вдруг стало ясно, что советская парадигма больше не действует, не действует — и все. Ее можно штопать, пытаться сохранить, но ей, по большому счету, пришел конец. Вот так же на наших глазах в сегодняшней Европе приходит конец западноевропейской политической антропологии. На поверхности снова появляются те факторы, которые были запрятаны глубоко и давно. Снова на поверхность всплывает то, что считалось преодоленным, забытым, уничтоженным еще на заре Нового времени — фактор этноса, фактор культуры, фактор религии. В светской Франции этнос и религия могут существовать только как индивидуальное предпочтение гражданина, без какого бы то ни было коллективного и социального измерения. Как социального явления, как коллективной идентичности, религии не существует. И вся французская история последних столетий — это триумф lacite, «светскости».