Читать книгу "Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье"

– Мы вместе не потому, что целуемся!

Жюль подхватил, глядя на меня самоуверенно и с явным оттенком превосходства, словно я вообще ничего не понимаю в жизни:

– Жюли, между прочим, – мой лучший друг!

Я подумал: “До чего же глупый вид у двадцатисемилетних дядек, которым не понять молодых”.

И почувствовал себя старым. И смешным.

Говорил я долго. Жар-птица уснула. Мне пора было возвращаться в общежитие. Я бесшумно поднялся. Прежде чем выйти за дверь, я обернулся и посмотрел на нее. Долго смотрел.

Я мог бы смотреть на нее часами, но ничего бы не изменилось.

Она бы не постарела.

День четвертый

Cause

Сиксто Родригес

Почти 8 часов,

около больницы

Снаружи холодно, внутри душно. В больнице всегда шум. Всегда суета. Персонал бегает, нервные нервничают, лабораторные центрифуги урчат, компьютеры мигают, принтеры плюются бумагой. Здесь даже смерть – движение: тело переносят, приводят в порядок, переодевают, между ягодиц вкладывают затычку, чтобы предотвратить последствия расслабления мышц. Покойный превращается в куклу в руках живых – рабов напряженного рабочего графика и строго регламентированных обязанностей.

Хорошо бы встать посреди коридора, поднять руку и всех остановить. Отключить принтеры / компьютеры / центрифуги. Прижать гигантский палец к зданию и прервать эти лихорадочные колебания. Чтобы наступила тишина. Бесполезно: от белых халатов исходит белый шум.

Пора. Я вхожу.

8 часов утра,

в отделении скорой помощи

У входа в отделение меня ждала Андреа шестидесяти шести лет.

– Что-то случилось? – спросила она.

У меня на лице отпечатались следы бурной ночи. И все равно она меня поцеловала. Однажды она сказала, что я красивый. Я ей поверил, ведь она была почти втрое старше меня и прочитала столько книг, что знала, о чем говорит.

– Нет, все хорошо.

Врал я часто и неумело. Не помешало бы потренироваться: этого требовала работа, которой мне суждено заниматься ближайшие сорок лет.

Мне будет не хватать наших с Андреа бесед наедине… Мы с ней боевые товарищи. Эта зима для нас обоих выдалась очень трудной. Мы оба вели войну. Я знал, что она воюет, она не знала, что я тоже сражаюсь.

Андреа тонкая, образованная, остроумная. У ее брата обнаружили тяжелую болезнь.

В начале нашего знакомства у нее вызывало беспокойство:

• что я интерн (а значит, еще не настоящий врач);

• что я слишком молод (а значит, не внушаю доверия);

• что она слишком любит своего брата (а значит, хочет, чтобы у него было все самое лучшее, что можно найти на рынке труда).

Словом, уравнение, не имеющее решения… На ее месте я бы тоже боялся.

Именно ради нее, чтобы выглядеть старше, я отпустил бородку, стал носить рубашки в клетку и очки в массивной оправе.

Отважная Андреа… Она похоронила своих родных, проводила на кладбище отца и сестру.

И теперь, по-прежнему сильная, была рядом с пятидесятитрехлетним младшим братом.

День за днем, проблема за проблемой, ухудшение за ухудшением. Мы общались и старались делать все “как можно лучше”, чтобы ее брат чувствовал себя “комфортно”, несмотря на резкую потерю веса и постоянные приступы боли.

Однажды утром мы с удивлением обнаружили, что беседуем о чем-то другом. О литературе, поэзии, путешествиях. О брате, конечно, тоже, но и еще о чем-то другом… Мы привязываемся к больным, иногда и к их родственникам. Пожалуй, надо научиться равнодушию. Наверное.

Миновали три долгих зимних месяца, она стала мне доверять, а я решил не сбривать бороду и по-прежнему носил стариковские очки и рубашки. Андреа этот реквизит убедил, а для меня это было важно.

В конце концов ее брат ускакал на разноцветном пони в небеса. Для него наступил мир и покой.

Андреа чмокнула меня в щеку, но обратилась на “вы”. Она человек утонченный, но вовсе не сноб.

– Держите, это вам. Я долго собиралась с духом, чтобы прийти сюда. Хотела отдать вам лично и теперь уже окончательно попрощаться.

Я взял письмо и поправил ее:

– Просто попрощаться, сказать “до свидания”. Люди окончательно прощаются тогда, когда уверены, что больше не увидятся. Имена и слова – это очень важно. А мы с вами еще увидимся.

– Я не знала, как мне поблагодарить вас за все, поэтому написала. До свиданья, молодой человек. И ничего не меняйте.

Иногда мы влюбляемся. Внезапно, с первого взгляда. Иногда оказываемся опутаны дружескими узами. Незаметно для себя, по доброте. Андреа ушла. Мы с ней сражались плечо к плечу в одном окопе все долгие зимние месяцы.

Я открыл конверт. В нем было длинное признание в дружеских чувствах. Не знаю, куда положу или повешу диплом, но письму Андреа отныне будет отведено самое почетное место на моем столе.

За девять лет учебы именно она заставила меня гордиться собой. Это будет самая лучшая строчка в моем резюме.

Мы проиграли эту войну, – писала она в конце, – но я чувствую себя менее несчастной оттого, что сражалась – и проиграла – вместе с вами.

8 часов с небольшим,

внизу

Меня изумляет полет воображения торговцев презервативами: с ароматом банана, клубники, яблока, черной смородины, лимона и пр. Любовью теперь занимаются не ради физического наслаждения, а ради гастрономического. Скоро на латексе будет столько сахара, что, прежде чем поиграть в зверя с двумя спинами, диабетики будут колоть себе инсулин…

Я думал об этом, вспоминая, как вчера жалел, что у меня нет юных пациентов. До тех пор, пока на прием не привели маленькое чудовище! Адриен, шесть лет, боли в горле. Живое напоминание о том, что нельзя забывать о презервативах даже с неприятным вкусом. Он был очень мал ростом. Так мал, что от макушки пахло ногами. Если бы ему захотелось покататься на лыжах, его можно было бы засунуть в стеклянный рождественский шар и потрясти, чтобы пошел снег.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

Он не ответил. Мать попросила:

– Скажи доктору, ты хорошо себя чувствуешь?

– Не буду разговаривать с этим врачишкой, он мелкий! – заявил этот клоп, ткнув в меня пальцем.

Уточнение: если бы ему, еще не дожидаясь зимы, захотелось покататься на лыжах, его следовало бы засунуть в рождественский шар. А уж потрясти его я охотно взялся бы сам.

– Адриен! Так нельзя говорить!