Читать книгу "Лето в присутствии Ангела - Ольга Тартынская"

Когда хозяйка спустилась в зал, все кругом пестрело самыми замысловатыми фигурами. Казалось, со всего мира собрались народности: были здесь турки, греки, еврейка, черкешенка, непременно хохлушка, испанский кабальеро и даже американский индеец, а кроме того звездочет, колдунья, фея, русалка и прочая, прочая. Зеленое домино резвилось вовсю: интриговало и объяснялось в любви направо и налево.

— Маска, я тебя знаю, — прошептал Лизавете Сергеевне звездочет с длинной седой бородой и остроконечным колпаком на голове. За очками она увидела насмешливые и умные глаза Волковского. — Звезда, ты должна быть моей, ибо я — старейший и мудрейший среди всех астрологов и звездочетов Надир-абу-Сир-ибн-фаттах!

Грянула музыка приглашенного по случаю именин оркестра, маски закружились в вальсе. Лизавету Сергеевну подхватил звездочет, который несоразмерно седой бороде подпрыгивал и выделывал комические па. Его дама едва поспевала за ним, она озиралась по сторонам, пытаясь кого-то разглядеть в толпе. Зеленое домино кружилось в объятьях демонической личности в черном плаще на красной подкладке. Лицо демона в белом гриме пряталось под черной маской.

— Маска, я тебя знаю, — пропищала черкешенка в ухо Лизаветы Сергеевны, которая отбилась, наконец, от прыткого кавалера и продолжила поиски. — Маска, я тебя ну просто обожаю! — и она ускакала дальше в своих новеньких башмачках.

— Едва опомнившись от бурного танца, Лизавета Сергеевна столкнулась с колдуньей, которая таинственно поманила ее к себе. Наклонившись к растерянной женщине, колдунья гнусаво прошелестела:

— Я знаю, кого ты ищешь. Он здесь, но вас ждет беда. Да-да… — и она ускользнула, растворившись в толпе.

«Что же это? Что?» — бедная женщина совсем потеряла голову. Она вздрогнула, заметив, что к ней приближается демоническая фигура.

— Маска, ты грустишь? Отчего, ведь я люблю тебя? — крылья плаща промелькнули перед взором опешившей Лизаветы Сергеевны, и демон исчез, однако она успела разглядеть под широким боливаром светлые пряди волос Александрова.

Все кружилось перед глазами, маска одна за другой появлялись и исчезали в толпе. Лизавету Сергеевну хватали за руки, шептали что-то на ухо, подхватывали в танце. Звуки французской кадрили вывели ее из оцепенения. «Ответ!» — мелькнуло в голове. Она до сих пор не узнала Nikolas, но в этот самый момент взгляд ее уперся в высокого арапа, наряженного в белые шальвары и тюрбан. Арап танцевал с черкешенкой, которая старательно тянулась на цыпочках вверх, чтобы положить на плечо ему ручку. При звуках французской кадрили арап раскланялся с визави и решительно приблизился к Лизавете Сергеевне. Она безжизненно протянула ему руку.

Они молчали некоторое время, волнуясь и собираясь с мыслями.

— Прелестная маска, я жду решения своей участи, — наконец, услышала дама чуть дрожащий голос Nikolas. — Станешь ли ты моей путеводной звездой?

— Вам прекрасно удается роль соблазнителя, но я должна вам отказать. Не задавайте вопросов: между нами пропасть, которую мы никогда не преодолеем. Простите. — Все силы бедной женщины ушли на эту речь: голос ее пресекался, дыхания не хватало, и вот-вот готовы были хлынуть слезы. Она почувствовала какое-то судорожное движение, так напряглись мышцы Nikolas. Он задержал дыхание, затем медленно проговорил:

— Это ваше последнее слово?

— Да, Николай Алексеевич, и больше не мучьте меня, это так больно! — она высвободилась из объятий застывшего Мещерского и поспешила в сад, где охлаждались разгоряченные танцами гости.

«Все кончено, — будто даже с облегчением думала Лизавета Сергеевна, сидя на скамейке, спрятанной среди кустов и деревьев. — Вот и все. И лето заканчивается. Мои мальчики уезжают, и Nikolas, верно, уедет теперь с ними. И жизнь пойдет своим чередом, как прежде. Тихо, спокойно…добродетельно…» Но мысль о том, что придется вернуться в прежний мир, где нет любви, этого неповторимого хмеля юности, нет Nikolas, а значит, нет счастья, окончательно добила и без того израненную психику Лизаветы Сергеевны, и она разрыдалась, сорвав маску и уже не заботясь, что кто-то ее может увидеть.

Стояла августовская ночь, луна только всходила, но небо все было усыпано мелким хрусталем звезд, они таинственно мерцали, будто подавали неведомые знаки из других, запредельных миров. Теплый ветерок умиротворяюще шелестел в листьях деревьев, в траве, ласково касался мокрого лица плачущей женщины. Вечностью и покоем дышала эта ночь, будто пыталась сказать: «Все хорошо, мир прекрасен, жизнь возможна и без любви, все суета, мирское, тлен… Все пройдет, останется этот сад, это небо. Смирись, живи, как эти деревья, эти цветы… Смысл в том, что ты живешь, так живи! Все мгновенно, все мимолетно в человеческом мире, а земля и небо, и звезды вечны…» Так шелестела ночь, утешая и успокаивая.

И неожиданно эту благостную тишину разорвал грохот, и на хрустальную ночь обрушились ослепительные букеты фейерверков и пляска шутих. Лизавета Сергеевна не помнила себя, не помнила времени, погрузившись в безнадежное, мертвенное оцепенение, и в этой вспышке цветового безумия она углядела символ: да, земная жизнь человека так ничтожна мала и мгновенна, как этот фейерверк, но она может быть и так же яркой, сияющей, ослепляющей все вокруг, пусть даже на миг. А ночь зовет раствориться в тишине, стать растением, травинкой, не ведающей человеческих страстей. Что же выбрать? Впрочем, она этот выбор, кажется, уже сделала…

Молодежь высыпала из дома к озеру, где устраивались фейерверки. Лизавета Сергеевна с трудом добрела туда, но разделить общее ликование не могла. Арапа здесь не было, не было его и в зале, куда направилась молодая женщина. Она расспросила детей, был ли Мещерский за ужином, никто не мог ничего сказать. Праздник близился к концу к величайшему облегчению Лизаветы Сергеевны. Татьяна Дмитриевна настигла ее, поднимающуюся к себе.

— Ma shere, ты нездорова? Где ты была? Когда вы с Nikolas не явились ужинать, Волковская с видом всезнайки сделала «тонкое» предположение, что вы уединились где-то. Она весь вечер раздражает меня своими предсказаниями, играет в прорицательницу Ленорман. Как ты ее терпишь, Lise?

— Мы дружны с Юрием Петровичем, что делать? Душа моя, прости. Все после, хорошо? День выдался нелегкий, не сердись.

— Хорошо, хорошо. Иди отдыхай, я тоже валюсь с ног.

Лизавета Сергеевна отослала горничную и сама разделась. Она смотрела на предметы, окружающие ее: склянку с духами, баночки с помадой и румянами, серьги, браслеты, веер — все с туалетного столика, а также кресла, занавеси, комод, кровать, печные изразцы и будто возвращалась в привычный, обыденный мир откуда-то из другого, волшебного края. Праздник кончился…

Она долго плакала и не могла уснуть. Потом (ей показалось, только задремала, на самом деле проспала часа два) проснулась резко, будто от толчка, с колотящимся сердцем. Уже рассвело, у кровати стоял окровавленный доктор.

— Простите, Лизавета Сергеевна, я никогда бы не осмелился тревожить вас ночью, но случилось несчастье.

— Мещерский? — вырвалось у нее.