Читать книгу "Путешествие налегке - Туве Марика Янссон"

Лачуга оказалась очень маленькой, темной внутри, и пахло там заброшенностью. Внутри были очаг, две железные кровати с промокшими матрацами и накрытый клеенкой стол с лампой на столешнице. Прежние ночлежники после себя убрали, но дров оставалось не так уж много.

Когда огонь в очаге загорелся, мужчины спустились вниз к берету за бензопилой. Вскоре мальчик услыхал, как она свистит высоким детским голосом на другой стороне островка; пила вскрикивала всякий раз, когда обрезала конец бревна, затем некоторое время было тихо, а потом пила начинала кричать снова. Бензопила проходит сквозь дубовую тесину за шесть секунд, а обыкновенное деревянное бревно она режет как масло. Когда дерево распилено, раздается толчок, и пила подается в руки.

Хольгер не снимал пальтишко и шапку и вовсе не думал о выгоревшем огне, он был ребенком, ребенком непредприимчивым. Облокотившись на подоконник, он смотрел на волны, те были очень высокими и обходили островок вокруг так, что ты не знал, где наветренная сторона, а где подветренная.

Пока мама еще могла беспокоиться о Нурдмане, она обычно сидела наверху, и ждала, и говорила о Библейской горе[19]и о том, как грешно раскалывать то, что сотворил Бог. Только молнии Небесной должно это раскалывать, а когда настанет время и земля разверзнется под ногами, могилы откроются для тех, кто вел праведную жизнь и умер своей смертью. «Тебе ведомо, как это бывает», — горестно произнесла она Нурдману перед самой смертью.

Он защищался, говоря, что его все-таки никогда ничего худшего, нежели инфлюэнца[20], не постигало… Потом она умерла, а он продолжал взрывать.

* * *

Он вошел в лачугу и, не глядя на мальчика, опустил дрова перед очагом, но в том, как он бросал дрова в огонь, чувствовалось какое-то нетерпение. Он взял ведро и снова вышел.

Нурдман и Векстрём могли делать все что угодно. Спокойно и неустанно ступали их огромные сапожищи там, где они по-своему изменяли мир и преодолевали трудности, где прилаживали и раздробляли. Они умертвляли тюленей и дичь, они освежевывали, и варили, и ели, и редко разговаривали друг с другом. Хольгер так боялся их и так сильно восхищался ими, что не было ни малейшей возможности заслужить их одобрение. Жалко, что он не догадался положить дрова в очаг. Это было легко.

Но вот Нурдман вернулся с ведром, наполненным водой, он сварил кашу. Векстрём открыл корзину с провизией, вынул оттуда брюкву, салаку и сказал:

— Выйди на двор и поиграй, покуда ждешь.

— Он не играет, — пояснил Нурдман.

После еды мужчины легли спать, ветер был слишком сильный, чтобы брать на лесу лосося.

* * *

Камень весом в пятнадцать тонн, должно быть, был огромен. Разорвется ли он поперек на куски, будто от удара молнии, или распадется на части, как расколотое яблоко? Упадут ли осколки в образовавшуюся глубокую яму или камень будет разрезан в иглистые колючие плитки, в острые ножи, что кружатся в воздухе и отрезают голову взрывника? Что случится, коли Нурдман помрет, а голова его будет покоиться в траве? Никто не сможет больше им восхищаться, и никто не сможет бояться за него.

Хольгер вышел из лачуги и направился вниз к их суденышку. Оно стояло пришвартованным неподалеку от берега, а пластиковую волокушу[21]вместе с нагруженной на нее бензопилой повалили набок на носу судна. Небо покрылось тучами, и он огорченно подумал было о дожде: дождь не в жилу, коли надо взрывать. Он сел на песок и начал рыть землю руками. Ямка вскоре наполнилась водой. Он попытался сделать ее глубже, но песок обваливался по краям, тогда он сунул вниз сапоги и стал зарывать их; теперь он не мог шевельнуться. Он крепко застрял в земле. Он был растением с очень длинными корнями и ничего вообще не мог с этим поделать.

* * *

Вечером стало весело. Лампа горела на столе, они ели колбасу с картошкой и пили пиво. Векстрём завесил окошко брезентом, оттуда уже не дуло, и в лачуге становилось все теплее и теплее, а сама лачуга — все меньше и меньше. Но Нурдман и Векстрём все росли и росли, они стали такими огромными, что почти доставали до потолка. После еды они ничего не делали, даже не спали. Их огромность и мощь заполняли горницу покоем и добротой. В какой-то миг Нурдман поднялся и вбил гвоздь в дверной косяк.

— Это для твоего пальто и шапки, — сказал он, и Хольгер повесил их туда сам.

Дым от табачных трубок заполонил весь потолок. Когда Хольгеру захотелось спать, он лег на кровать, которую Нурдман привел в порядок; от одеяла пахло моторным маслом. Машина сама по себе была не так уж важна, как думал его отец. Она была теперь одинока там, на море, и пока она работала, никому до нее дела не было.

Море шумело снаружи, окружая островок, и лачугу, и их — всех троих, и мало-помалу наступила глубокая ночь.

* * *

В шесть утра по-прежнему дул ветер, но они решили все-таки двинуться в путь. В лачуге было страшно холодно. Он лежал, закутанный в одеяло, и смотрел, что они делали. Термос стоял на столе, и они пили стоя, затем отставили чашки в сторону и начали собираться. Их огромные тени шевелились туда-сюда на стенах в свете лампы. Он оделся и снял пальтишко и шапку с гвоздя. Векстрём стянул с окошка брезент и постоял недолго, держа руки на подоконнике и наблюдая, как дует ветер. Было еще темно, и море непрерывно грохотало.

Когда они вышли, ветер ударил дверь о стену. Снаружи было светлее, серый мрак сгущался там, где шли мужчины, мальчик последовал за ними вниз к берегу и ждал, пока они вытаскивали волокушу.

Они забрались на судно, а он устроился на скамье, втянул голову в плечи и замер в ожидании. Мотор стартовал медленно, он пыхтел и делал разбег; тяжело дыша, судно пустилось в ход и круто вывернулось из залива. Как только нос суденышка оказался за мысом, на них обрушилось все это серое море; оно стремительно и своевольно катило волны… движение, которое было пугающе беспомощным, пока суденышко и море привыкали друг к другу.

Нурдман и Векстрём сидели каждый на своей стороне у края рядом с Хольгером, они были крепки, как горный утес, и от них пахло мокрой шерстью. Постепенно судно начало следовать за волнами. Море плыло им навстречу, и волны, содрогаясь, отступали назад. Волны, возвышаясь и образуя свод, проплывали мимо, а порой суденышко на какое-то время застывало, содрогаясь от носа до кормы, но потом мотор упрямо начинал работать снова. Проблески света над морем стали заметнее. Судно приблизилось к шхере с каменным утесом, что был береговым знаком, вехой в пути на восток.

* * *

Он прибывает, чтобы взорвать утес. Он зажигает бикфордов шнур, и огонь ползет вперед, ползет быстро. Нурдман стоит и смотрит на него, и поворачивается, и бежит! Берегового знака больше нет! Небо и земля рушатся — в разные стороны, каждое само по себе. А позднее на шхеру являются люди, и качают головой, и говорят: