Читать книгу "Чудские копи - Сергей Алексеев"

– Ты что, Николаич? – серьезно испугался Шутов. – Лучше давай выпьем!

– Будет еще время, – стоически произнес он. – Вся ночь впереди.

– Ждете сигнала?

– Знака судьбы.

– Ну у вас и выдержка! Но должен предупредить: по шорским горкам с некоторых пор какие-то матрешки ходят и трезвенников совращают. Не попадитесь.

Писатель знал все самые остросюжетные сплетни, а скорее всего, больше их сам сочинял.

– Ну, давай, трави.

– Зимой один очень богатый немец кататься приезжал. Только не на Зеленую, а на Туманную гору. Ну и решил прогуляться по вершине. Встречает его какаято тетка в кокошнике, румяная, сдобная, и рюмку подносит. Решил, русское гостеприимство. Так в рот не брал, а тут тяпнул, фашисты же все халявщики. Матрешка его поцеловала вроде как по обычаю. Он сразу брык, и с копылков долой. Короче, нашли разутым и раздетым, без бумажника и кредитки. На общую сумму в десять тысяч евро. Не хило за рюмаху заплатил!

– Что-то я не слышал, – меланхолично отозвался Глеб. – Врешь, поди...

– Факт замяли, скрыли, чтоб не делать антирекламы. Немцу компенсировали урон. А там определенно был клофелин.

Глеб подозвал официанта.

– Сооруди нам костер, – и указал на полянку за стартовой площадкой. – И накрой столик. До утра гуляем.

Это была команда Алану, которую он понял, взял гитару с соседнего стола и принялся приноравливать пальцы к струнам. Однако замер, прислушался и побежал с веранды в сторону гаражей.

– Приспичило! – не удержался Шутов. – Все время думал, певчие птички не писают, не какают.

Бард побродил, словно слепой, зачем-то ощупал землю руками и лег, прислоняя к ней то одно ухо, то другое, – должно быть, слушал голоса...

Писатель, по крестьянской своей привычке не оставлять ничего в тарелке, стал доедать остатки жареного хариуса и добирать соус кусочком хлеба. Ел с аппетитом и таким заразительным удовольствием, что Балащуку тоже захотелось.

– Но вы не дослушали, Глеб Николаевич, – попутно говорил он. – Самое любопытное в этой истории, с этим поцелованным немцем... Приехал он в свой фатерлянд, переписал все состояние на родню... Добровольно вышел из правления крупнейшего европейского банка. Это где бонусы дают!.. Вернулся назад, устроился простым рабочим в бригаду, которая комплекс на Туманной строит... Ничего себе, гастарбайтер, да?.. И в свободное от работы время ходит по горе и ищет матрешек.

– Зачем? – без интереса спросил Балащук.

– А никто не поймет, зачем. Немчара же этот молчит. Наверное, хочет, чтоб еще раз рюмку поднесли и поцеловали.

Живой огонь на Зеленой вспыхнул через три минуты – хозяин ресторана знал обычную программу поздних ужинов клиента, все заранее приготовил и только доставил в указанное место. Здесь четко соблюдали походную эстетику: пища в закопченных котелках приставлена к огню, чтоб не остыла, тяжелый медный чайник на таганке и вместо хрусталя – тяжелые серебряные стаканчики.

У костра оказалось уютнее, но первые пять минут, пока гости наслаждались огнем, вином и специфическим фирменным блюдом – черемшой, собранной здесь же, на горе Зеленой, и сдобренной сметаной. Даже певчая птица, вернувшись к костру, приложилась к кубку, но более к горшочку с закуской. Только писатель ее проигнорировал, поскольку эта травка обладала сильнейшим чесночным вкусом и запахом, поэтому выпил и навалился на тушеного зайца.

– Может, целоваться еще придется! – ухмыльнулся он. – Вдруг какие-нибудь матрешечки придут? С рюмочкой.

Это был намек или надежда, что хозяин дождется своего знака, разгуляется и к утру на горе появятся женщины, как часто и бывало.

Потом с Мустага, от снежных линз, потянуло студеным ветерком и ознобило спину, вмиг смазав все положительные эмоции. Однако незримый в темноте официант был начеку, заметил это и укрыл клиентов теплыми, верблюжьми одеялами.

Алан же сбросил одеяло, запил черемшу минералкой и взял гитару.

– Только давай, что посвежее, – предупредил Балащук. – Ты новое сочиняешь? Лирическое?

– Я пишу, – с нескрываемой дерзостью отозвался бард и сверкнул, подсвеченными красным, глазами. – Сочиняют прозаики.

Голос у него был не сильный и потому позволял вслушиваться в слова.

Перестали быть водою вода, травою трава,

И пора сменить делами дела, словами слова.

Я готов простить за позавчера, позапозавчера,

Но толкает жизнь не тратить души, не делать добра.

Полшага назад, два шага вперед,

Ведь кто-то сказал: «И это пройдет».

И это прошло, надежды разбив,

Но смерти назло я все еще жив!

Я все еще жив!

Балащук зажал струны на гитаре.

– Ты что такое поешь? Это лирика? Это сегодня называется лирика?

К нему на помощь поспешил Шутов, уже крепко пьяный, осоловелый от еды, но не утративший критического мышления.

– Исповедь перед актом суицида, – язвительно подсказал он жанр.

– Как хотите, – обиделся бард и безжалостно брякнул гитарой о каменистую землю. – Теперь вы пойте, господин Чертов!

Этот внезапный конфликт разрешился неожиданно, поскольку у Глеба зазвонил мобильник. Он не собирался посвящать гостей в детали операции с музеем, поэтому отошел во тьму и поднес трубку к уху. Связь на горе была и в самом деле хорошая, однако из-за ветра и громких голосов у костра он сразу не расслышал доклада специального помощника.

– И спою! – бузил писатель, теребя струны. – Не ты один тут менестрель!

– Да заглохните вы! – рявкнул Балащук и отошел еще дальше.

– Они не могут войти на объект, – доложил Лешуков. – Две попытки оказались неудачными.

Глеб глянул на часы – половина третьего! Не заметил, как наступил час Ч...

Еще недавно служба безопасности сообщала, что все происходит в штатном режиме.

– То есть как не могут? – переспросил спокойно. – Какие проблемы?

– Удалить стекла в окнах невозможно, – открытым текстом сказал чекист.

– Да такого быть не может! Оно что, бронированное?

– Нет, стекло обыкновенное, оконное, четыре миллиметра...

– И что, не бьется?!

– Никак нет, Глеб Николаевич. Били уже ломом и кувалдой, даже трещин не дает. Полчаса копаются, спрашивают, что делать...

– Сам скажу, что делать!

Балащук отключил вызов и, пожалуй, минуту стоял в легком отупении, слушая, как Шутов орет дворовую песню под примитивное бреньканье. Затем потряс головой, пробрел несколько метров до снежной линзы, умыл лицо зернистой и тяжелой, как соль, массой, после чего связался с начальником службы безопасности.