Читать книгу "На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж - Анна Бялко"

Я про институт знаю с детства. Ничего удивительного — там мой отец работал. И продолжает. Хотя я попала туда совершенно независимо. Почти по распределению. Никто не верит, все думают, что по блату, а папа, наоборот, меня сильно отговаривал.

Когда я работала в редакции, мы часто отсылали в институт статьи на рецензии. А поскольку редакция находится в соседнем здании, роль почтальона безраздельно принадлежала мне. И в какой-то счастливый момент сам директор института, всем известный теорфизик академик ХХХ, поймав меня в коридоре с пачкой рукописей, вдруг спросил, а не хочу ли я поработать у него, — ему нужен переводчик, а у меня глаза умные.

Я со своими умными глазами тут же спросила, сколько он даст денег. Это тогда для меня было важно. В редакции мне платили полставки, и я еще стипендию получала. На жизнь хватало, но впритык. Академик спросил, сколько я получаю сейчас. Я, зажмурившись, назвала ставку целиком — мне казалось, что это предел желаний. «Нет проблем, — сказал директор. — Я тебе дам на десять рублей больше». И тут я почти все решила.

То есть я, конечно, неделю подумала. Но в основном о том, как мне будет хорошо на новом месте с новой зарплатой. А потом в Институте мне написали запрос на распределение. И это было страшно приятно — смотреть, как у куратора нашей учебной группы медленно вылезают глаза на лоб, пока он читает, что Институт теорфизики Академии наук просто жить без меня не может. Куратор считал меня, как любую студентку с ребенком, ленивой и бесперспективной. А в Институт теорфизики не мечтали попасть даже такие корифеи, как мой бывший муж. Секрет был в том, что в запросе не указывалось, на какую именно должность просят студента. И из редакции я с легким сердцем ушла. На новом месте нужно работать всего четыре дня в неделю — по пятницам у института семинар в Черноголовке, и все ученые толпой уезжают за город, а у меня свободный день. А в остальные дни приходить надо к десяти, а уходить — в четыре. И то, как я потом поняла, это были вполне условные цифры. Никаких жестких «от и до» нет. Когда надо, тогда и можно уйти, лишь бы работа была сделана. Что для меня, с моими вечными проблемами, куда девать ребенка, было просто спасением. Ну и десять рублей тоже.

Но главным было даже не это. То есть стало не это через неделю работы. Главное было — люди. Там работали потрясающе интересные люди. Большие ученые, известные на весь мир, про каких в книжках пишут. А тут они ходят вокруг меня, живые и настоящие, звонят по телефону в Париж и два часа обсуждают физические проблемы, ничего такого. А я могу для них сделать что-то полезное. Письмо написать по-английски, статью отредактировать. Заказать билет на международный конгресс. Подсказать, где именно в киоске за углом продают съедобные пирожки с котятами. И звезда науки рысью устремляется за угол, не забывая купить пирожок и на мою долю.

Вообще-то мои обязанности оказались гораздо шире, чем включает в себя понятие «переводчик». Я должна была находиться на месте, отвечать на звонки, управляться со всевозможными бумагами, уметь найти любую вещь, варить на всех кофе и знать ответ на любой вопрос. Но это было только интересно. И меня там все любили. И я — всех. Даже само здание, в котором наш институт занимал одну комнату, лучшую в мире — пятую.

На работе, конечно, меня ждал сумасшедший дом. Вообще-то у нас всегда сумасшедший дом, я за это свою работу и люблю, но сегодня было особенно бурно. Ничего удивительного — сегодня, похоже, во всей стране неспокойно.

Но у нас в институте, как всегда, глобальный катаклизм осложнился еще и местным. Накануне вечером умер наш завхоз. Вообще-то он был не столько завхоз, сколько кагэбэшник, но институт наш маленький, людей попусту не держат, так что Егор Петрович, чтоб не получать даром зарплату, много чего делал по хозяйству. И вполне был невредный дядька.

И он вчера умер. В больнице, чин чином, я вообще-то об этом знала, мне вчера вечером сообщили, но, естественно, я напрочь забыла в утренней суете. А хоронить человека надо несмотря ни на что, и никакая революция тут не повод.

И вот мы с Марией Владимировной, моим старшим товарищем и главным переводчиком, организуем похороны. Мы звоним вдове, выясняя, что где. Заказываем автобус и цветы. Обзваниваем всех сотрудников, сообщая про кончину Егора Петровича. А понедельник, лето, все на даче. И хуже всего, что на даче председатель профкома института, который должен выделить денег на все мероприятие.

Но председатель профкома — по совместительству мой отец. Телефона на даче нет, но адрес-то мне известен. И тогда мы шлем туда телеграмму такого содержания: «Егор Петрович умер тчк Срочно приезжай зпт нужны деньги».

А в комнату все время прибегают разные люди, взбудораженные внешними событиями. И телефон орет и разрывается, стоит только трубку повесить. Это неудивительно — по Москве разъезжают танки. В какой-то момент я на институтской машине еду забирать заказанные для похорон цветы, и для того, чтобы пересечь Ленинский проспект, нам приходится пропускать на светофоре колонну БМП. Или БТР, я в них пока не разбираюсь. Яркий летний солнечный день, мы едем за цветами для похорон, стоим в пробке, перед нами едут танки, а в приемнике звучит легкая танцевальная музыка. И кто сошел с ума?

Возвращаюсь с цветами. В комнате кто-то догадался включить телевизор (до сих пор мы слушали новости по радио — «Эхо Москвы» почему-то не отключили). В телевизоре на темно-синем экране пляшут «белые лебеди» под трагическую музыку. Потрясающе. На другом канале крутят какой-то дурацкий доисторический фильм под названием «Только три дня». Уж лучше лебеди. Но вот наконец перерыв — передают «Сообщение». Я его, между прочим, первый раз слышу целиком. Лучше б не слышала. ГКЧП. Власть в стране, спасение Отечества, а всех студентов — на картошку. Почему-то меня это задевает больше всего. Я забыла, что сама уже не студентка.

Вообще-то «Сообщения» передают каждый час — нагнетают обстановку. Это мне просто раньше везло, что я их целиком не слышала. То ГКЧП, то лебеди под музыку Чайковского. Я вообще-то этот балет раньше любила. И, увы, под эти танцы все больше становится похоже на то, что свободе конец. Жалко. Институт закроют, как рассадник. Хотя нам уже будет все равно. Но телефон пока работает, связь с заграницей не нарушена, и самолеты, говорят, летают...

Рабочий день проходит так сумбурно, что больше ничего существенного из круговерти событий вычленить не удается. Но вот время к четырем, пора уходить, — а куда?

О том, чтобы ехать домой, и речи быть не может. В лучшем случае там будет бывший муж, хотя нет, и его не будет — он должен был ехать на дачу сидеть с ребенком. Смотреть на стены, не имея никакого источника информации, в такой день невозможно. Севки, подлеца, с самого утра дома нет — я весь день пыталась дозвониться. Ладно, поеду к Сашке с Лялей — от них, если что, и до Севкиного дома недалеко. Звоню, договариваюсь.

Куда еще и деваться в минуту жизни трудную, как не к друзьям. Я с четвертого курса чуть что — у них отсиживаюсь, да одна ли я такая. Живут они в Тушино, на самой окраине, квартирка крошечная, зато всем неприкаянным вроде меня место находится. А в последнее время я мотаюсь туда даже еще чаще — именно потому, что оттуда до Севки недалеко...