Читать книгу "Грешники - Илья Стогов"

Я твердо решил, что употреблять стану крайне редко и совсем по чуть-чуть. А раз так, то неплохо бы получать от этого дела максимум удовольствия. Все говорили, что нюхать — бессмысленное расточительство. Героин нужно вводить прямо в вену, тогда-то ты и почувствуешь реальный кайф. И я перешел к внутривенным инъекциям. А еще через какое-то время — уже конченым героиновым торчком — я вернулся назад в Петербург.

* * *

И все равно это еще не было проблемой. У меня были друзья, работа и самые лучшие женщины в мире. Все, что я хотел, становилось моим. Жизнь, которую я вел, полностью меня устраивала.

Вместе с Тенгизом и Хотом мы сели в студии писать новый альбом. Дело почти не двигалось: мой барыга жил ровно напротив студии. По утрам я сперва заходил к нему и только потом шел писáться. Парни пытались объяснить, что так нельзя. Объяснить мне хоть что-то было невозможно.

У меня установился ежедневный жизненный цикл. С утра нужно сделать себе немного героина. Просто чтобы жить. В течение дня я выкуривал какое-то количество марихуаны, а к вечеру приезжал в клуб. Там я пил алкоголь и ел таблетки или амфетамины. Если находил кого-то с кокаином, то мог понюхать кокаин. Потом еще алкоголь и марихуана. Я танцевал, курил, снова пил и ел таблетки. Утром, чтобы заснуть, мне нужно было обязательно сняться героином. Так продолжалось пять лет подряд. О том, что будет дальше, я старался не думать.

Героин — огромная нагрузка на организм. Любой наркоман знает: если не хочешь загнуться быстро, время от времени от героина нужно отдыхать. Несколько месяцев подряд ты употребляешь, потом переламываешься, какое-то время не употребляешь, даешь организму отдохнуть и только после этого можешь начинать все заново.

У меня было не так. Я очень боялся физической боли. Ломки я мог выдержать максимум сутки, а наутро второго дня уже стучал в дверь барыги. Вместо того чтобы остановиться и передохнуть, я употреблял героин ежедневно на протяжении пяти лет. От такой нагрузки организм уже не починишь. Во рту у меня давно не осталось ни единого собственного зуба, а в теле нет ни единого органа, который бы сегодня меня не беспокоил.

Парни из группы пытались со мной поговорить:

— Хорош приходить на студию поротый! Запишемся, а потом иди куда хочешь!

— Да! — говорил я. — Конечно! С завтрашнего дня так и будем делать!

С утра я приезжал на перекресток, смотрел на студию, потом на дом, где живет барыга, потом снова на студию — и все равно сперва шел к барыге. Парням это надоело. Они пробовали даже поселить меня прямо в студии, чтобы я там переламывался. С головой окунешься в работу и обо всем забудешь, — говорили они. Но такими методами проблему не решишь. Когда героин входит в твою жизнь, то ничего другого он тебе не оставляет. Даже когда тело уже больше не может его принимать, единственное, о чем ты думаешь, — о том, что тебе НЕОБХОДИМ героин.

В студии я пролежал только день. Потом заначки кончились. Рано с утра, пока все спали, я тихонечко вышел, оставил дверь в студию открытой и все равно ушел. Терпеть это парни больше не могли.

— Знаешь, Малой, — сказали они. — Ты сперва реши проблему, а потом будем писáться.

* * *

Обычно в двадцать лет у людей все только начинается. Я к этому возрасту прожил длиннющую жизнь. Теперь она подходила к концу.

Конец 1990-х выпал из моей жизни. Химическую зависимость я испытывал от всех веществ, изменяющих сознание. Я продал даже стиральную машину своей мамы. Вызвал «Газель» с грузчиками — и дальше мама стирала руками. Все, что было в квартире родителей, я вынес и продал. Для джанки это нормально. Рано или поздно ты все равно окажешься один в пустой квартире, а потом продашь и квартиру тоже. Родители смотрели на происходящее дикими глазами. Все, что они скопили на протяжении жизни, я проторчал за несколько месяцев.

К концу десятилетия у меня не было работы, не было концертов, не было денег и не оставалось никого, кто согласился бы мне одолжить. На один только героин мне нужно было $600 ежемесячно. Раньше я танцевал и участвовал в телевизионных музыкальных программах. Теперь я воровал, торговал наркотиками и, уходя через проходные дворы, кидал людей.

Когда ты сидишь на тяжелых наркотиках, это всегда очень близко к тюрьме. Как-то я прямо из кошелька украл деньги у очень серьезного человека. Мы катались на машинах, курили, потом человек вышел, а кошелек оставил. Там лежала пачка денег вот такой толщины. И какое-то количество этих денег я забрал. Хотя даже в тот момент осознавал: делать это ни в коем случае нельзя.

Человек был очень серьезный. Нашли меня быстро, почти сразу. Человек долго смотрел мне в лицо, а потом сказал:

— Даю тебе время, чтобы отдать то, что ты взял. Дальше будем смотреть, что с тобой делать.

А самым ужасным было одиночество. Кто бы ни был рядом, ты все равно один. Ты сам изо всех сил окружаешь себя одиночеством. Доверять никому нельзя. Ни девушкам, ни друзьям. Ни самому себе. Себе — особенно.

Знаешь, настоящие самоубийцы, это ведь не те, кто пробует вешаться или прыгает с крыши, а те, кто видит в смерти единственный выход. Таких-то уж точно ничем не спасешь. К двадцати годам я как раз дошел до этой стадии.

Кинусь — и всё. Дальше, если хотите, сами решайте свои проблемы. Но уже без меня.

Наркотики, долги, безденежье, бандиты, физическая боль и полное отсутствие смысла во всем, что происходит… Нужно было остановиться… Нужно было признать, что я иду не туда… Нужно было развернуться и попробовать начать все сначала… но умереть казалось куда проще.

Глава 11

Юрий Милославский (р. 1970) — клубный промоутер

В 1993 году я уехал жить в Америку. Рано или поздно это должно было произойти. Несколько раз я ездил туда купить модных вещей. А потом решил, что стоит остаться подольше. Может быть, на всю жизнь.

Одновременно со мной уехало сразу несколько знакомых. Например, в Штатах я очень тесно общался с Катей Бокучавой, которая через десять лет стала первым в стране светским хроникером, а тогда была просто веселой тусовщицей. Меня по-прежнему окружали все те же люди, с которыми за десять лет до того я сидел за столиком в Ленинградском Дворце молодежи. Теперь мы проводили время не на Петроградской стороне, а в Гринвич-виллидже, но, по большому счету, в нашей жизни ничего не изменилось. Правда, некоторым из нас теперь приходилось работать, но к пяти часам вечера работа заканчивалась. Мы встречались в кафе и отправлялись клубить. И домой все равно возвращались только под утро.

В Нью-Йорке такие цены на метро, что если вас четверо, то поймать такси выходит даже дешевле. Как-то я со знакомыми ехал в клуб. Болтали мы, разумеется, по-русски. Услышав это, таксист тут же полез с разговорами:

— Вы русские? Я тоже! Знаете, ребята, мне хотелось бы с вами серьезно поговорить.

Он заехал в узенький переулочек, выключил счетчик и заявил, что является главным наркодилером в русской общине города.