Читать книгу "Черная бабочка - Людмила Петрушевская"

Идея — что никому в мире не нужна. Двоечница.

При том понимает, что безумно хороша собой. И куда там Лолите! За Лолитой тот еще побегал, а Верка караулит во дворе, когда на мобильнике нет ни копейки. Себя не ценит.

Когда в школе две пары в четверти, дома мать со сковородой в руке, надеть нечего, не говоря о том что где переночевать!

А у Р. совершенно другой расклад, он давно ее забыл, жизнь полна приключений, сорри, бэйби.

И тут, здравствуйте пожалуйста, из последних копеек звонит Верка, а потом она уже звонит в домофон, всё. И будет звонить до утра. Времени 12 ночки, тьма, холод. Откуда-то приползла во двор, видимо, пролезла в клуб, никого там не нашла, явилась сюда. Хорошо, нажал на кнопку, хлопнула железная дверь подъезда. Лениво согласился с судьбой. Подставил себя.

Но больше никаких признаков жизни, что это? Нет ее. Пошел к телевизору. Через пятнадцать минут опять вернулся к двери. Какие-то шевеления, возня, писк. Посмотрел в глазок. В полутьме лестничной площадки Верку насиловали парни в черных шапках, надвинутых на глаза.

Быстро, бесшумно отпрянул. Вместо рта у нее было что-то страшное, темное.

Ушел и не возвращался. А что делать безоружному? И ментов не вызовешь. Нельзя засвечивать квартиру. Будет допрос, а куда она шла ночью, а скока даме лет, а что к тебе ходит эта девка малолетняя. А начнут всё рыть и копать? И так уже дворовая шпана к нему присматривается, позавчера и Светку спрашивали «А ты к кому идешь, девочка?» А Светке вообще непонятно сколько лет, хоть она и каланча.

Ушел подальше, дверь закрыл. Врубил телевизор. Благодаря чему с лестницы не доносилось ни звука. Радуются легкой добыче, под-донки. Еще и сифилитики, может быть.

Кончился фильм, подкрался к дверям. Жива. Она уже стояла одетая, скрючившись, как Акакий Акакиевич в мультфильме. В ярком свете люминесцентной трубки стояла. Никого не было. То ли их спугнули, все же это лестница. Мало ли, лифт поехал.

Р. потоптался в прихожей и снова удалился. Почему она не звонит в дверь? И не уходит к тому же. А, она боится идти во двор. Впустить ее? Да пусть сама решает!

Нарвалась все-таки. Да все они через это проходят.

Будучи добрым по натуре человеком, Р. в конце концов открыл ей дверь (она позвонила). На вопрос «Где была» сказала, что ее избили, отобрали мобильник и двести рублей последних денег.

Он тут же отвечал: «Ничего, купим тебе мобильник и денег дадим», с улыбкой ободрения. Заставил себя похлопать ее по плечу.

Он всегда им все обещал: в минуту умиления. Щедро так, у меня есть то, у меня есть это, дам тебе. Потом забывал обо всем.

Она вошла. Он, закрываясь, зорко посмотрел на противоположную дверь: тот глазок был залеплен шматком розовой жвачки, как плевком…

Говорила она уклончиво, глаза прятала. Лицо было страшно грязное, угол рта порван до крови. Долго снимала сапоги.

Тут только, посмотрев на ее лежащую на полу обувь, он понял: вместо кляпа они использовали ее сапог! То, что он видел страшное и черное, что накрывало ее лицо, это было голенище!

Она рассказала, что Они вошли за ней в подъезд, она слышала, что кто-то входит следом, и даже придержала дверь. (Воспитанный ребенок.)

Все, подумал он безнадежно, когда она скрылась в ванной, это за мной. Надо продавать квартиру. Они меня не оставят в покое.

Здесь удобно, гараж, зеленый район, да. Но народ в старых домах люмпенский, шпана. За мной уже пришли! Почему они все это делали под моей дверью, на виду? На противоположной двери заклеили глазок.

Чтобы я вышел и на мне вскочить в квартиру. Что я не пожалуюсь, а то всплывет история с малолетними.

Верка долго сидела в ванне, мылась, потом вышла в его халате и в полотенце на голове, неся кучу мокрой одежды: оппа, все с себя постирала, вот хозяйка! Все развесила на батареях в гостиной. Джинсы, свитер, носки, остальное.

Он подумал и выдал ей постель из сундучка с грязным бельем и старое одеяло с антресолей, и велел спать в гостиной («Я поработаю»). Про ужин она и не заикнулась. И в спальню к нему не полезла. Якобы заснула.

Он поплелся после нее в ванную, вымыл с порошком свою джакузи, потом все облил кипятком из чайника.

Больше Верка не придет. Это было последнее предупреждение.

— Ты сюда пока что не ходи ни в коем случае и никогда, — сказал он ей утром.

Она выпила чаю, от бутерброда отказалась. Лицо у нее было опухшее, синеватое. Рот раздулся. Совсем другой человек. Инвалидка какая-то.

Она ушла.

Да! О господи! Забыл дать ей денег.

Глазки

Поздно вечером женщина Р. пошла прогулять свои глазки, прогулять в прямом смысле этого слова, глаза эти переставали видеть, и она решила ночью, когда и не велено видеть, повести гулять свои эти глазки по набережной, над темной рекой, при сильном ветре.

Она так и называла их с недавних пор, «мои глазки», как «мои детки», про себя, с невыразимой любовью, как будто расставалась с ними.

История болезни есть история болезни, человек о ней не думает, может быть, только горестно вспоминает тот визит к пожилому врачу, которая все не хотела принимать, «прием закончен, женщина», так она выразилась, хотя до конца работы поликлиники еще оставалось добрых пятнадцать минут.

Врач настаивала на том, что Р. не записана, и дулась, когда та все-таки добилась своего и села на стул казни. Дело в том, что у Р. был так называемый острый случай.

Ну и врач опять-таки на нее накричала, что где вы ходили, всё, всё, ну поделайте уколы, ну что я вам могу сказать!

Выписала рецепт, все так же надувшись.

— А что, — спросила Р., — надежды нет?

— Ну надежда, что надежда. Я же сразу увидела ваши глаза. Иногда такое берет отчаяние. У меня больше нет сил, понимаете? Поздно! — вдруг трезво и совсем не враждебно сказала врач. — Я вон тоже надеюсь, понятно? Понятно вам? Всё надеюсь на чудо. Соберите все силы, упритесь рогом! Иногда бывает…

И она опять занялась своей работой, заполняла историю болезни.

Р. шла в темноте. Ее глазки щурились и впивали золотые огни корабликов, пришвартованных у парапета в целях торговли и вечерних услад. Люди веселились там, за окнами, пили, ели, разговаривали.

А тут шел человек, уже почти не думая ни о чем.

Холодящий ветер обнимал полуслепые глаза, обтекал их, сверкали ночные радуги, дробясь от слез.

Р. накануне всю ночь лежала во тьме, думая, что же теперь делать, ну, будет инвалидность, у пожилого дальнего родственника протекала почти такая же история, он постепенно слеп, пока совсем не перестал различать даже оконные рамы — только пятна света. Но он бодро жил, практически не выключая радио, потому что ночами ему не спалось, а вечерами он беседовал по телефону с теми, кто еще мог терпеливо выслушивать его веселые байки о теперешней жизни, и даже как-то умудрялся ходить в магазин, ему это было интересно, и боролся со своей бессонницей, гуляя по ночам по знакомому маршруту, не все ли равно, ночь или день, под утро плохие люди спят, никто не обидит. Так-то его однажды выследили, опрокинули и ограбили, когда он среди бела дня пробирался в поликлинику на очередной осмотр и выписку бесплатных рецептов, а участковый мент в результате отказался заводить дело, сказавши так: «А вы его узнаете? Ну и вот, что теперь».