Читать книгу "Невероятные похождения Алексиса Зорбаса - Никос Казандзакис"

А про связи так себе… опять-таки разве про все упомнишь? Петух, он что – с учетной книгой ходит? Ничуть не бывало! Да и на что петуху учетная книга? Когда-то, еще в молодости, имел я блажь брать у каждой женщины, с которой переспал, прядь волос. Я для этого даже небольшие ножницы с собой носил. Даже когда в церковь ходил, ножницы всегда в кармане. Разве мы не люди? Все случиться может.

Собирал я так вот локоны – черные, русые, каштановые, даже с проседью. Собирал я, собирал, на целую подушку насобирал. Набил я волосами подушку и спал на ней. Но только зимой, потому что летом она меня распаляла. Только вскоре стало мне противно: подушка стала дурно пахнуть, и я ее сжег. – Зорбас засмеялся. – Это были мои учетные книги, хозяин. Сгорели они. Надоело: думал я, что их немного, а оказалось, что им конца нет, и я выбросил ножницы.

– А полузаконные женитьбы, Зорбас?

– Вот в них уже было кое-что, – ответил он, посмеиваясь. – С женой-славянкой хоть тысячу лет живи! Свобода! Никогда тебя не спросит: «Где ты был? Почему опоздал? Где ночевал?» Ни она тебя не спрашивает, ни ты ее. Свобода!

Зорбас поднял стакан, осушил его, почистил каштан и, жуя, стал рассказывать:

– Одну из них звали Софинка, другую – Нюша. С Софинкой я познакомился в большом селе под Новороссийском. Была зима, шел снег. Я направлялся на рудник, проходил через село и задержался там. В тот день была ярмарка, и народ – мужчины и женщины отовсюду из окрестных сел – собрался покупать и продавать. Ужасный голод, страшный мороз. Люди продавали все, что могли, даже иконы, чтобы только купить хлеба.

Ходил я так вот туда-сюда по ярмарке и вдруг вижу: спрыгивает с телеги мощная крестьянка, баба двух метров ростом, с синими, как море, глазами, с потрясными ляжками, настоящая кобыла… Я так и обомлел. «Ну, – говорю, – бедняга Зорбас, теперь ты пропал!»

Я шел за ней следом, пожирал глазами, пожирал и все не мог насытиться, видя, как бедра ее раскачиваются, будто колокола на Пасху. «Что ты забыл на руднике? – сказал я себе. – Что ты там, несчастный, жизнь свою понапрасну губишь? Вот где настоящий рудник – залазь в него с головой, прокладывай галереи!»

Девушка остановилась, поторговалась, купила дров, подняла их – что за ручищи, боже мой! – и бросила в телегу. Взяла она немного хлеба и несколько копченых рыбин. «Сколько стоит?» – спрашивает. «Столько-то», – отвечают ей. Снимает она тогда с уха золотую серьгу. Денег у нее не было – серьгой решила заплатить. Меня всего передернуло. Как?! Позволить женщине отдать серьги, побрякушки, душистое мыло, флакон лаванды… Если они и это отдадут, тогда уж всему конец! Это все равно что павлина ощипать. Ты бы позволил ощипать павлина? Я – ни за что! Нет, сказал я, нет, пока Зорбас жив, не бывать этому! Раскрыл я кошель и заплатил. В те времена рубль ценился не больше бумаги. За сто драхм можно было мула купить, а за десять – женщину.

Заплатил, стало быть. Баба обернулась. Посмотрела на меня. Потом схватила руку, чтобы поцеловать. Но руку я тут же отдернул: старик я, что ли? Она мне кричит: «Спасибо! Спасибо!» – благодарит, значит, а потом прыгнула в телегу, взяла вожжи, подняла кнут. «Смотри в оба, Зорбас, – говорю я себе, – а то, чего доброго, улизнет!» И я тоже одним прыжком очутился рядом с ней. Женщина ничего не сказала, даже не обернулась в мою сторону. Хлестнула она лошадей – и в путь.

В дороге она поняла, что я хочу ее как женщину. Несколько слов по-русски я знал, но слов в таких делах особо не требуется. Мы разговаривали глазами, руками, коленями. Короче, приехали мы в село, остановились у избы. Спустились. Она толкнула ворота, и мы вошли. Выгрузили во дворе дрова, взяли хлеб и рыбу, вошли в комнату. У потухшего очага сидела дрожавшая от холода старуха. Она куталась в мешковину, в лохмотья, в овчину, но все равно дрожала. Холодина такая, что ногти отваливались. Я нагнулся, положил в очаг дров, не скупясь, зажег огонь. Старуха глянула на меня и улыбнулась. Дочь ей что-то сказала, но я не понял. Я зажег огонь, старуха согрелась, ожила.

Тем временем девушка накрыла на стол, принесла водки, мы выпили. Потом она поставила самовар, заварила чаю, мы поели и накормили старуху. Приготовила она постель, постелила чистые простыни, зажгла лампадку перед образом Богородицы, перекрестилась. Затем кивнула мне, мы вместе стали на колени перед старухой, поцеловали ей руку. А та опустила свои костлявые ладони нам на головы и что-то пробормотала – думаю, благословила нас. «Спасибо! Спасибо!» – крикнул я и прыгнул к бабе в постель.

Зорбас замолчал, поднял голову и посмотрел вдаль, на море.

– Звали ее Софинка… – сказал он затем и снова погрузился в молчание.

– А дальше? – нетерпеливо спросил я. – Дальше?

– «Дальше» не было! Что это за блажь, хозяин, всякий раз допытываться про «дальше» да «почему»? Разве про то говорят, ей-богу?! Женщина – что свежий источник: наклонишься к нему и видишь свое лицо, а пьешь – пьешь, и кости хрустят. А затем приходит следующий жаждущий, тоже склоняется, тоже видит свое лицо и принимается пить. А затем опять следующий… Вот что такое источник, вот что такое женщина.

– Ты что, потом ушел?

– А что было делать? Это же источник, а я был путником, потому и снова в путь отправился. Три месяца прожил я с нею – да благословит ее Бог! – жаловаться не на что было. Но через три месяца вспомнил я, что направлялся на рудник. «Послушай, Софинка, – говорю я ей как-то поутру, – дело у меня есть. Нужно ехать». – «Хорошо, – говорит Софинка, – ступай. Буду ждать тебя месяц. Не вернешься через месяц, знай, что я – свободная. И ты тоже свободен. Ступай с Богом!»

– И вернулся ты через месяц?

– Да ты что, хозяин, извини, оглох, что ли?! – воскликнул Зорбас. – Не тут-то было! Разве грешницы отпустят?! Через месяц на Кубани нашел я Нюшу.

– Говори! Говори!

– В следующий раз, хозяин. Не нужно их одну с другой путать. За Софинку! – Он залпом выпил вино, прислонился к стене. – Ну, так и быть, расскажу про Нюшу. Сегодня у меня в голове только Россия. Расскажу – и с плеч долой!

Зорбас вытер усы, поворошил золу.

– Ну так вот, с Нюшей познакомился я в селе на Кубани. Дело было летом. Арбузов и дынь – горы. Стоило только нагнуться, взять – и никто тебе не скажет: «Эй ты! Чего здесь делаешь?!» Так вот, брал я арбуз, разрезал посредине – и ну туда мордой!

Хорошо было там, на Кавказе, хозяин, всего вдоволь – только подходи и выбирай! И не только дынь да арбузов было там навалом, но и рыбы и женщин. Идешь, бывало, видишь: арбуз – и взял, а иной раз видишь: женщина – и взял. Не так, как здесь, в задрипанной Греции, где за один арбузный лист тебя в суд ведут, а прикоснешься к женщине – ее брат уже с ножом бежит котлету из тебя делать. Нищета, жадность, это – «мое», это – «твое» – пропадите вы пропадом, голодранцы! В Россию съездите – вот где знатная жизнь!

Итак, был я тогда на Кубани, увидел на баштане женщину, и здорово она мне приглянулась. Надо сказать, хозяин, что славянка – не такая, как здешние дешевые скупердяйки-гречанки, которые продают любовь по капле и при этом из кожи вон лезут, чтобы продать подороже, да еще и обвесить. Славянка, хозяин, отвешивает вдоволь, полновесно: в том, что касается сна, любви и еды, она совсем сродни зверю, совсем сродни земле – дает вдоволь, не скупясь, как мелочные гречанки! «Тебя как зовут?» – спрашиваю. С женщинами я, видишь ли, и русскому немного научился… «Нюша. А тебя?» – «Алексис. Ты мне очень нравишься, Нюша». Она посмотрела на меня очень внимательно, как смотрят на лошадь при покупке. «Да и ты выглядишь что надо. Зубы у тебя здоровые, усы большие, плечи широкие, руки сильные. И ты мне нравишься». Много мы не говорили, да и ни к чему это было. Тут же порешили, что я в тот же вечер принаряжусь и приду к ней домой. «А шуба у тебя есть?» – спрашивает Нюша. «Есть, да только в такую жару…» – «Ничего, принеси ее ради престижу».