Читать книгу "Зори лютые - Борис Тумасов"

Государь Иван Васильевич, не пустив орду Ахмата на Русь, ходил в лето 1494-е на Литву и хотя городов тех не воротил, но многие деревни и села все же отобрал.

Король Польский и великий князь Литовский Александр не признал того. После смерти государя Ивана Васильевича он звал ливонского магистра Плетенберга к совместному походу на Русь, но магистр не решился.

Ко всему в ту пору в Литву вторглись крымцы.

Во главе литовских полков, давших отпор орде хана Менгли-Гирея, встал маршалок Михайло Глинский.

Был князь Михайло богат и могуч. Корнями род его уходил к тем литовским князьям, какие перемешали свою кровь с татарской. Несколько языков знал маршалок и во многих государствах побывал. Богат князь Михайло без счета. Любимец короля и великого князя Александра, Глинский считался в Литве некоронованным королем…

* * *

Еще верст за сто от Вильно Курбский пересел из колымаги в открытый возок. Весна брала свое. Открывшаяся от снега земля паровала пряно. Стаи воронья бродили по пахоте, рылись в бороздах. Поодаль, у леса и реки, стоял мрачный замок. Высокие крепостные стены и круглые башни, глубокий ров вокруг с единственным мостком, а за замком село. Избы, крытые соломой, рубленый овин на пригорке.

Нелюдимо и мрачно смотрит замок на мир своими узкими прорезями окон-бойниц. Построенный в начале XIV века, он защищал своих господ от внешних врагов и грозил непокорным холопам.

Возок замедлил ход и, скрипя колесами, остановился. Курбский очнулся, посмотрел вопросительно на ездового.

От головы поезда навстречу шел спешенный шляхтич. У него одутловатое лицо и пушистые, опущенные книзу усы, темный кунтуш на плечах. Курбский издалека узнал дворецкого князя Глинского, удивился. Дворецкий приблизился, поклонился с достоинством:

— Ясновельможного пана князь Михайло просит в гости.

— Разве пан твой дома? — поднял брови Курбский.

— Как не дома? Дома. И пани Гелена дома.

— Вот как! — еще больше удивился князь Семен, зная, что Глинский редко наезжал в этот замок не то что вдвоем с племянницей, но и один. — Сворачивай, — велел он ездовым.

* * *

— Так где твой пан? Когда ты приведешь меня к нему? — ворчал Курбский, не поспевая за дворецким.

Дворецкий отмалчивался, шел быстро.

В переходах замка сыро и темно. Сквозняк тянул холодной струей. Когда князь отставал, дворецкий ждал его и снова уходил вперед. Наконец они добрались до ярко освещенной восковыми свечами гостиной. Каменные стены увешаны оружием, щитами, кольчужными рубахами. По углам немецкая броня. Будто стоят вдоль стен, застыли навечно рыцари.

Курбский беглым взглядом окинул гостиную, перевел глаза на противоположную дверь. Мягко ступая по ковру, навстречу к нему гордо нес свою еще не тронутую сединой голову Михайло Глинский. Еще не доходя до князя, маршалок заговорил:

— Уведомили меня мои люди, князь Семен, что ты едешь, и захотел я встречи с тобой. Знаю, видел ты государя Василия Ивановича. Может, доверишь мне, о чем он сказывал? Не поминал ли меня?

Курбский смотрел в его голубые глаза под темными бровями, красивое, смуглое лицо и не знал, что ответить. Молчание затягивалось. Наконец князь Семен решился:

— Смерть великого князя и короля придали государю заботы. Москве не безразлично, кто сядет на литовском великом княжении.

— Позволь, князь Семен, — перебил Глинский, — разве тебе не ведомо, что покойный король Александр завещал великое княжение брату Сигизмунду?

— Вот как? — подался Курбский. — На Москве того не знают, и я, князь Михайло, от тебя впервой слышу. А как паны литовские, принимают ли Сигизмунда?

— Он уже в Вильно, — ответил Глинский. — Паны же кто как. Я великого князя и короля нового встречал и в верности своей его заверил.

Курбский усмехнулся. Маршалок уловил это, сказал недовольно:

— Понапрасну смеешься, князь Семен. Не забывай, Глинский силен, и король рад меня унизить, согнуть. Того и дожидается. Так ответь, зачем мне самому голову на плаху нести? — Пожевав краешек уса, сказал задумчиво: — Чую, веры мне от Сигизмунда нет. Недругов моих он привечает, будто мне в насмешку. Намедни брата моего Ивана Львовича обидел кровно, с воеводства Киевского снял и на воеводство Новогрудинское посадил. Да будто в насмешку в грамоте той Сигизмунд писал, что переменою чести Ивана не уменьшил и титул за ним сохраняет прежний и место в раде подле старосты жмудского…

— Может, ты и прав, князь Михайло, — согласился Курбский. — Судить чужое ох как трудно. А что пан Радзивилл, доволен ли нынешним королем?

Глинский посмотрел пренебрежительно:

— Пан Николай Сигизмунду славословит. Да и епископ, князь Войтех, с первого дня руку короля держит. Ну, довольно жалоб, князь Семен, — перевел разговор Глинский. — Я тебя словесами потчую, а кормить запамятовал. Эгей, Владек! — позвал он дворецкого. — Веди пана Семена в его горенку да с дороги помоги умыться. А как управится, немедля в трапезную, я ждать его буду.

* * *

Сейм шумит, волнуется. Сейм спорит до хрипоты. Вельможные паны один другому кукиши тычут, словами разными обзывают. Кто из панов к Яну Заберезскому льнет, кто за Михайлой Глинским тянет. Друг на друга петухами наскакивают, не уступают. Те, что за Глинского, — по одну сторону залы, друзья Заберезского — по другую.

Король Польский и великий князь Литовский отмалчивается, сидит, насупившись, в кресле посреди залы. Король худой и в кости тонкий, под нижней губой бородка узкая, а под носом ниточка усов.

Ястребиным взглядом зыркает Сигизмунд по огромной зале, всматривается в лица спорящих, выжидает. Паны разнаряжены, на сейм съехались, как на праздник. О чем речь будет, знали заранее. Король войны с Московией ищет. А то не шутка с Русью воевать!

Михайло Глинский с Сигизмундом не согласен.

Шляхтичи расходились, говорят запальчиво. Раскраснелись от ругани.

— Скликать посполитое рушение! — что есть мочи шумит толстый Ян и топает каблуком сапога.

Ему вторят его сторонники. Гвалт, гомон.

Долго, терпеливо дожидался Глинский, пока крики чуть стихнут, и только потом сказал:

— Да станет известно князю Яну, что война, как говорили древние, не полезное с приятным. И еще сказывали древние: действуй не по спешке, а по разуму.

Проговорил и замолк.

— Пан Михайло ученостью нас поразить замыслил, но за словесами нужд Литвы, отчизны нашей, недоглядел! — визгливо закричал Ян Заберезский.

— Московский князь Василий, поди, мыслит сесть на Великое Литовское княжество, — произнес молчавший до того пан Радзивилл и поднял седую голову.

Сигизмунд потемнел лицом, темные брови сошлись на переносице.

— А что, панове, пан Ян хочет убедить нас в своей любви к Литве, нам же роль пасынков отводит, — снова повел речь Глинский. — Однако, ратуя за войну, как мыслится мне, князь Заберезский не добра Литве хочет, а зла. Пойдем мы на Русь и не выстоим натиска московских полков, что есть у государя Василия. Это я вам, панове, сказываю. Разве забыли вы, как орда Ахмата шла на Русь, да попусту? А слова твои, князь Ян, непотребные. Не я ль, панове, водил полки на татар в трудную годину? Не я ли служил королю Александру верой и правдой и за то в чести у него был? Вот вы, панове, и ты, Ян, — Глинский ткнул пальцем протянутой руки в сторонников Заберезского, — против Василия московского словесы яркие кажете. А разве забыли, как деды наши при Грюнвальде заодно с Русью да Польшей грудью стояли против тевтонов?