Читать книгу "Предатель стреляет в спину - Олег Блоцкий"

– Правда, не сердишься? – не поверила Светка.

– Абсолютно.

– Странный ты, – заметила официантка, искоса поглядывая на него, – я за тобой давно смотрю. Не такой, как все.

– Ну-у-у, – смешался Виктор, – сколько тебе лет, малая?

– Девятнадцать, – нехотя ответила Светка и добавила с вызовом, вскидывая голову: – Я совсем не малая! Скоро двадцать исполнится!

«А мне скоро двадцать четыре, – подумал Егоров, – но чувство такое, что жизнь свою я выбрал уже сполна».

– На вид не больше шестнадцати, – засомневался он.

– Двадцать, двадцать. – Черные бровки упрямо двинулись к переносице. – И не подумай ничего такого… С парнем, которого ты видел, я только потому хожу, чтобы другие не приставали.

– А он не пристает?

– Нет, он тихий. Мы с ним даже не целовались ни разу, – сказала Светка и покраснела.

Виктор скептически хмыкнул и пожал плечами:

– Очень даже зря. Странно, если кто-то нравится, то обязательно следует целоваться.

– А кто тебе сказал, что нравится? – возмутилась Светка и… убежала.

«Совсем ребенок», – подумал тогда Егоров, глядя, как Маленькая Мэрилин нарочито обходит его стороной и подчеркнуто не замечает.

Вскоре они помирились, хотя, в принципе, и не ссорились.

Вернувшись, Егоров нашел на столике все заказанное. Он быстро хватанул водки прямо из горлышка и окинул взглядом кафе. Дурашливая мошкара носилась возле разноцветных лампочек, крестом нависающих над площадкой. Юноши все откровеннее выказывали отношение к спутницам, вплотную придвинув к их стульям свои и кладя руки на плечи девушкам.

Из больших черных колонок плыла мягкая, нежная музыка, под которую так хотелось любить и быть любимым. Столики постепенно освобождались. Молодежь, да и не только она, парочками, взявшись за руки или обняв друг друга, уходила то ли к морю, то ли туда, где так призывно звенели цикады.

Наступало время исключительно для двоих, когда им не нужен никто, кроме друг друга. Лишь Виктору некуда было торопиться.

Светка вновь подошла, неся на тарелочке пирожное.

– Это лишнее, но приятно. Спасибо за заботу.

Девичьи щеки облил румянец.

– Я сейчас, – сказала официантка и исчезла.

На этот раз ее не было долго. Зато потом у Виктора выкатились глаза, а присутствующие мужики, все до единого, повернули головы.

Светка сняла передничек и еще туже затянула поясок на легком платьице. Она резче оттенила глаза и подкрасила губы более темной помадой, вероятнее всего, чужой. Волосы взбила и расчесала так, что свет причудливо ломался в них, и от этого они казались пышными и воздушными.

В руке девушки был бокал с красным вином.

– Забастовка?

– Нет, просто девочки сказали, чтобы отдыхала. Они у нас такие хорошие. Прямо вытолкали меня. Давай, Витя, за столик свободный перейдем?

– Твой друг не закатит скандал?

– Он уже давно не друг, – радостно сообщила Светка.

– Не выдержал испытания временем? Нагулялись по улицам?

– Да! – засмеялась официантка.

Девушка сноровисто убрала стол, протерла его чистой влажной тряпкой и напоследок принесла маленькую тарелочку под пепельницу.

– Жаль. Хороший был парень, – сказал Виктор, устраиваясь поудобнее.

– Есть и получше, – засмущалась Светка, отводя глаза.

– Конечно, – согласился Егоров, поднимая стакан. – За что пить будем? Если не ошибаюсь, это у нас первая совместная пьянка.

– Да. Так за что?

Виктор пожал плечами.

– Пусть каждый выпьет за что-то свое, – сказал он после некоторого раздумья, вспоминая Ирину.

Лицо его при этом скривилось, потому что представил Егоров сейчас ее вновь в чужих объятиях.

Светка погрустнела, сморщила носик, но все-таки сделала маленький глоточек.

Виктор молча барабанил пальцами по столу. Официантка разглядывала бокал так, словно видела его впервые.

– О чем думаешь? – не выдержав затянувшейся паузы, спросила она.

– Так, о разном, – нехотя ответил Виктор.

– А ты убивал? – внезапно прошептала Светка, подаваясь вперед.

– Что-о-о?! – опешил Егоров, который именно на войне заметил странную особенность: чем дольше и напряженнее думаешь о чем-то, тем быстрее отголоски твоих мыслей передаются окружающим, причем не только подчиненным солдатам, но даже врагу. Поэтому, находясь в тех местах, где душары могли оказаться рядом: на прочесывании кишлаков или же когда подразделение «садилось на тропу», лейтенант, подробно пройдя все этапы операции на базе, приказывал бойцам как можно сильнее расслабляться и не гнать страхом ожидания «волну о себе», напрягаясь лишь в минуты непосредственного боевого столкновения.

Сейчас Виктор смотрел на собеседницу совершенно ошалелыми глазами: ему все это время казалось, что он прекрасно скрывает свои чувства от окружающих.

– Ну, – замешкалась, испугавшись, Светка, – у тебя татуировка на левой груди: патрон, а под ним значки какие-то. Я заметила однажды. Я знаю, что это: ты был в Афганистане. У нас парень со двора тоже там служил. У него такой же патрон. Он всем показывает, когда пьяный. Хвастается. Говорит, что был в этом, как его, ну, таком секретном отряде, который каждый день на этих, как его, заданиях. И с парашютом он прыгал. Раз тысячу. Прямо на басмачей.

– Не верь, – сказал Егоров, – не было там парашютов. На горы прыгать – шею свернуть. Врет он все. Не воевал он.

– А ты откуда знаешь?

– Кто воевал, тот молчит. Всегда!

– А ты?

– Что я?

– Воевал?

Виктора вдруг охватила ярость, да такая, что ему показалось: еще чуть-чуть, и он ударит Светку.

– Не терпится с убийцей познакомиться, – прошипел он, сжимая пальцами бутылку, – чтобы потом ходить и всем об этом рассказывать?

– Н-н-нет, – съежилась Светка.

– А что тогда? Послушай! – сказал Егоров, хватая девушку за руку и причиняя ей боль. – Нет, ты глазищи не отводи! Не отворачивайся! Не надо! Сопли подтяни! Думаешь, ты первая? Каждый из вас норовит подобное спросить. Что это вам так интересно? Почему? Я же сказал – слюни подбери! И носом не сопи! Не надо! Не думай, что меня как-то обидела. Не думай. Да мне плевать на всех вас с вашими вопросами. Запомни: человек, который был там и что-то видел, никогда ничего не расскажет! Ни-ког-да! Зачем? Кто там был и всего нахлебался, тот сам все знает и ему ничего рассказывать не надо. А кто не прошел через это, так тому и не объяснишь ничего. Бесполезно. Да и делать этого никто не будет. А что касается нас, так ребята даже друг другу ни в чем не признаются. Когда в бою, так это понятно. А если просто так, то тем более никто ничего не скажет. У меня друг есть. Он двух стариков повесил. Они мирные были, к войне вообще никакого отношения. А он их на сучок. Просто так. Не знаю почему: может, нашло, а может, замкнуло, заклинило его, шизой на время стал. Как он их вешал, я не видел. Но знаю об этом точно. Так вот: сам он об этом – ни слова. Понимаешь, ни единого. Ни тогда, ни сейчас. Он недавно ко мне в часть приезжал, так мы нажрались, конечно, и я его на интерес о бабаях этих спросил, ну, о дедах. Так он глаза пьянезные вылупил и… ни словечка. Запомни, ни один человек, особенно когда он вернулся, не признается, что убивал просто так. И сам он иногда думает: а может, и не было ничего? Понимаешь? Потому что стыдно! Потому что больно! Чтобы убить – много ума не надо: хоть пулей, хоть ножом, хоть шомполом в ухо! Понимаешь? Человека шлепнуть – раз плюнуть. Любого: молодого, старого, ребенка, грудничка. Во время боя и даже после, когда в горячке, очень запросто. Только вот потом, со временем, жить почему-то очень тяжело становится. Не сразу, а вдруг внезапно так, как током однажды ударит, когда подумаешь, что замочил кого-то без дела. А на войне, кстати, как правило, сначала невинные и погибают. Закон такой, наверное, есть: слабые, незащищенные и безоружные страдают в первую очередь. Понимаешь, да? Пуля летит первой в того, для кого она не предназначена.