Читать книгу "Дальше живите сами - Джонатан Троппер"

— Эй, послушайте, — вмешался Стюарт. — Вернитесь в более конструктивное русло…

— Ты сам сказал, что тебе неловко и тяжело. Вот я и спрашиваю: раз тебе так неловко и так тяжело, ты намерен прекратить? Или продолжишь в том же духе? — Я говорил все это, глядя на щетинку над переносицей Уэйда. Это место он всегда выбривает, чтобы получить две брови из своей сросшейся мохнатой бровищи. — Думаю, вопрос не праздный. И он имеет прямое отношение к нашей беседе.

— Мне кажется, здесь уместно обсуждать сугубо профессиональные отношения.

— Понятно. Ты и дальше намерен ее трахать.

Уэйд беспомощно смотрит на Стюарта.

— Джад, я понимаю, как тебе тяжело, — произносит Стюарт.

— Понимаешь? Да что ты понимаешь, Сюртук? Или он твою жену тоже трахал?

Нашему Стюарту шестьдесят лет, в шкафу у него висят бесчисленные сюртуки — одинаковые костюмы в полоску, а в груди на каждом вдохе-выдохе хрипит и взбулькивает мокрота, поскольку он дымит без передышки уже много десятков лет. Еще он отличается резкими, совершенно необъяснимыми перепадами настроения, которые на самом деле связаны с непредсказуемым поведением его кишечника. Жены у него, кажется, нет, а если есть, он и сам с ней вряд ли спит. Про Уэйда и говорить нечего.

— Джад, — обреченно произносит Стюарт. У него любой текст всегда звучит обреченно.

— Стюарт, — откликаюсь я.

Он сует мне под нос документ. Точнее, новый контракт, согласно которому у буду получать куда более высокую зарплату, если пообещаю не подавать в суд ни на радиостанцию, ни на программу «Вставай, мужик! — С Уэйдом Буланже».

— Как твои яйца, Уэйд?

— В порядке.

А я, грешным делом, рассчитывал, что они пузырятся от ожога, что с них клочьями слезает кожа или что ему хотя бы неудобно ходить, потому что в трусах у него не только член, но и липкая повязка с антиожоговой мазью.

— Послушай, Джад, — произнес Уэйд, решительно возвращаясь к заранее заготовленному сценарию. — Ты потрясающий продюсер. Ты незаменим для нашего шоу. Не важно, что там между нами произошло, мы не хотим тебя терять.

Итак, мне предложен утешительный приз. Начальники посчитали, взвесили риски и оценили развал моего брака в дополнительные тридцать тысяч долларов в год минус налоги. Что ж, отныне моя жизнь действительно сильно подорожает. Мне придется выплачивать не только ипотеку, но и алименты, и одновременно снимать квартиру. Тут и с повышенным окладом придется затянуть пояс. Единственный разумный выход — принять это предложение, хотя бы на время. Послужить им, пока я не найду другое место. Работать на Уэйда омерзительно до тошноты, но оказаться сейчас еще и безработным — это, пожалуй, чересчур.

Я посмотрел на Уэйда, на его мохнатые брови, решительно сжатые губы, могучие развернутые плечи. На этот раз он не отвел взгляд. Выдохнул — долго, до дна — и произнес:

— Я люблю ее, Джад.

— Уэйд! — завопил Стюарт так громко, что мы оба даже вздрогнули.

Я встал. И сказал:

— Иди на х…!

— Джад, — кукукнул Стюарт.

— Стюарт! — крикнул я в ответ так, что все снова вздрогнули. И тут я порвал контракт. И схватил стул. И запулил этим стулом — прямо через огромный стол — в Уэйда. Тот вскочил было, потом быстро сел и, пригнувшись, распластался по столу, сметая на пол журналы и сувенирные пивные кружки «от спонсоров», а еще стеклянный прямоугольник с неоновой подсветкой, который можно перевернуть, а потом долго смотреть на синие волны. Смотреть и успокаиваться.

— Мои адвокаты с вами свяжутся, — сказал я, хотя никакого адвоката, ни тем более адвокатов у меня не было, и я даже не представлял, где этих адвокатов берут и какой именно адвокат нужен, когда твой босс трахает твою жену. Тут нужен приличный адвокат, не из тех, что дают рекламу на желтых страницах телефонных справочников. Но я только что порвал контракт и бросил в Уэйда стул, а сказавши «а», надо говорить и «б», и этим «б» стала фраза: «Мои адвокаты с вами свяжутся».

Я вышел из кабинета Уэйда в основное помещение офиса. Ассистенты и практиканты замерли и уставились на меня, и даже тупицы-рекламщики, очнувшись от своего постоянного ступора, вынырнули из своих отсеков. И во всех этих косых, смущенных взглядах я прочитал правду. Они знали. Все всё знали. Моя ярость мгновенно сникла под жаркой волной стыда от этой прилюдной кастрации. Моя жена спит с другим. Какие выводы? Кем я при этом выгляжу? Да ясно кем! Жалким, никчемным мужчинкой, который страдает преждевременным семяизвержением. Ах, нет, у него вообще не стоит! Или того лучше — он голубой! Столько вариантов — аж дух захватывает!

— Я ему яйца подпалил, — объявил я дрожащим голоском и, стараясь шествовать медленно и горделиво, засеменил по коридору к лифтам.

Глава 15

19:00

В доме опять полно народу, человек тридцать, а то и сорок. Кучкуются в основном в гостиной и в столовой, вокруг уставленного снедью стола, но в прихожей и на кухне тоже есть люди. Сильно пахнет духами и растворимым кофе. Обрывки разговора, точно бадминтонный воланчик, летают взад-вперед по комнате. Для тех, кому за шестьдесят, наша шива — прямо-таки крупное культурное событие. На тупиковый разворот перед домом одновременно выезжают задом две машины — одна справа, другая слева. И слегка «целуются». Тут же собирается небольшая толпа, гости липнут к окнам, жестикулируют, тычут в стекло; вскоре, бешено крутя красным глазом, подруливает полицейская машина, и красные блики танцуют по стенам гостиной, пока составляется протокол.

Меж тем подваливают все новые гости — старые друзья, дальние родственники, они незаметно вытесняют тех, кто уже насиделся. В дом все входят напряженные, угрюмые, а выходят из него сытые и довольные. Мы уже перестали воспринимать их по отдельности, они превратились в череду пьющих кофе, жующих печенье, пускающих слезу, сияющих улыбками милых доброжелательных зевак. Мы научились кивать, улыбаться в ответ и поддерживать нескончаемую, идущую по кругу беседу, а мысли наши витают далеко-далеко. Мы думаем о детях — тех, что имеются, и тех, которых надо завести, о наших финансах и романсах, о невестах и без пяти минут бывших женах, о сексе, который нам не доступен и которым, несомненно, балуются наши без пяти минут бывшие жены. А ещё об одиночестве, любви, смерти. И о папе. Толпа же — словно туман на темной дороге: он тает у тебя под фарами, а ты знай себе едешь.

Атмосфера в комнате слегка меняется, когда к Филиппу приходят девицы. Их трое, им чуть за двадцать, и они впархивают в комнату и направляются к Филиппу, взвихривая воздух загорелыми ножками и откляченными задницами, а за ними, точно облако волшебной пыли, тянется шлейф эротики. Они тут же завладевают всеобщим вниманием. Остальные гости продолжают машинально произносить слова, но все взгляды, точно прожекторы, фокусируются на трех девицах, на их гладких точеных икрах, которые они напрягают, чтобы встать на цыпочки в своих мягких туфельках на танкетке и дотянуться губами до щеки Филиппа. После поцелуев, объятий и экзальтированных соболезнований, сопровождаемых откидыванием со лба прядей и взмахами загнутых ресниц, девицы усаживаются на три стула, которые магическим образом материализовались перед низким стульчиком Филиппа. Для девиц в этом ничего магического нет: куда бы они ни пошли, все норовят их усадить или уложить. Они и вообразить не могут, что бывает иначе. Я знаю этих девиц, братец тусовался с ними в старших классах, с каждой развлекался неоднократно, а с двумя из них, по слухам, был «третьим-не-лишним», причем тоже не раз.