Читать книгу "Когда боги смеются - Александра Маринина"

- Слушай, может, у тебя болит что-нибудь? - озабоченноспросила Настя вслух, вероятно, рассчитывая получить внятный ответ. Но ответаотчего-то не последовало. Щенок смотрел на нее грустными глазами и тихонькоподвывал.

В первый же день Андрей Чернышев ее предупредил:

- Щенок совсем маленький, может быть, ему еще не делалипрививок. Без прививок он вообще не должен появляться на улице. Так что будьготова к тому, что, пока он гулял, вполне мог нахвататься какой-нибудь гадости,или к другим собакам подходил, или сожрал что-нибудь, что под ногами валялось.Может заболеть. Чуть что - сразу тащи к ветеринару.

Легко сказать: сразу тащи к ветеринару! Сама Настя целыйдень на работе, а Чистяков дает уроки. Хороша будет картинка: сидит будущийвыпускник или абитуриент, весь обложенный тетрадками и задачниками, а профессорносится по квартире, вытирая щенячий понос, и кричит: "Вы тут порешайтезадачки, а я к ветеринару сгоняю!" Бред какой-то! Прав был Лешка, когдасердился на нее, пять минут жалости к потерявшемуся малышу - и куча проблем.

Настя взяла щенка на руки, пощупала носик. Вроде все впорядке, холодный и влажный. Значит, не болеет, уже хорошо. Она приняласьходить взад-вперед по кухне, баюкая Парня и продолжая копаться в сведениях обубийствах, связанных с рок-группой. Интересно, этот жутковатый поклонникслучайно оказывался в тех местах, где выступала "Би-Би-Си", или онфанат и отслеживает все их выступления? Если фанат, то уже легче, найти егобудет несложно. Муторно, конечно, придется путем опросов всех их выявлять,проверять, разрабатывать, но гигантского интеллекта это не потребует, толькокропотливости и тщательности. А вот если он случайно забредал на выступленияМедведевой, то это куда хуже. Это уже вычислять придется среди всего населенияМосквы и области.

Глаза у Насти слипались, голова кружилась, давал себя знатьбеспокойный, урывками, сон в предыдущие ночи. Взгляд ее то и делоостанавливался на кухонном угловом диванчике. Конечно, в полный рост на нем невытянешься, но если свернуться калачиком... В конце концов, малодушно подумалаона, речь шла только о том, что нельзя брать щенка в постель. А на диванчик?Про диванчик на кухне разговоров не было. Ну и что такого страшного, еслисобака будет забираться на кухонный диван? Не в постель же. И потом, можетбыть, у его будущих хозяев на кухне не окажется никакого дивана, и никакихпроблем не возникнет вообще.

Настя понимала, что лукавит сама с собой, но она оченьустала и очень хотела спать. Забравшись на диванчик, она уютно устроилась,поджав ноги, обняла щенка и тут же провалилась в блаженный глубокий сон.

* * *

Я никогда не понимал людей, которые жалуются на то, что онинесчастливы. Эти люди кажутся мне утлыми и ущербными, умственными инвалидами,которых не природа обделила умением быть счастливыми, а сами они, своимисобственными руками лишили себя этой способности. Конечно, нельзя сказать, чтоя счастлив всегда и по любому поводу, тупо и безоговорочно. Нет, моя душа знаеткак взлеты восторга, так и отчаяние тоски, отчаяние глухое, черное и липкое,которое источается из меня и втягивает своими намазанными клеем щупальцами вмою душу всякую дополнительную грязь и гадость, утяжеляя и без того мрачноесостояние духа. Я - нормальный человек, поэтому грущу и горюю не реже других,но я умею быть счастливым и не понимаю людей, которым этого не дано.

Впервые ощущение абсолютного, полного и никем не отнимаемогоу меня счастья я испытал в Альпах, когда мне было четырнадцать лет. У моегостаршего брата Кости была высокооплачиваемая работа и куча таких же денежныхдрузей, вместе с которыми они и затеяли ту поездку, чтобы повеселиться и заоднопокататься на горных лыжах. Наши родители восприняли Костину поездку срадостью, но потребовали, чтобы он взял меня с собой.

- Нельзя упускать возможность показать мальчику Альпы,- говорила мама. Кто знает, может быть, он сам не сможет туда поехать, когдавырастет.

Косте идея взять меня с собой в свою мужскую компанию вовсене улыбалась, я видел это по его глазам.

- Зачем ты унижаешь ребенка, - вяло возражал он, -вырастет, получит хорошую профессию, заработает денег и сам поедет кудазахочет.

Но родители были непреклонны, ибо не верили в устойчивостьнового курса, которым двигалась наша страна, поскольку движение это было большепохоже на шаткую походку больного чумкой щенка, который пока еще ползет, но влюбой момент может упасть и больше не подняться. Тогда, в девяносто четвертомгоду, ездить можно было сколько угодно и куда угодно, но не было никакойуверенности, что все так и останется. Слишком долго мама и отец прожили прирежиме, когда ездить за границу просто так было нельзя, и они опасались, чтовсе вернется на круги своя.

- Не будь эгоистом, - твердо сказал отец. - Не лишайбрата такой радости.

Костя вообще был добрым, а к родителям относился особеннонежно, поэтому сильно упорствовать не стал. Так я оказался в АвстрийскихАльпах, чувствуя себя лишним и ненужным среди энергичных двадцатипятилетнихбизнесменов, которые в первый же день отправились в местные спортивные магазиныпокупать лыжи, ботинки и комбинезоны. Меня с собой не брали, с самого началазаявив, что на лыжах я кататься не буду - мал еще, сломаю ногу или руку, имлишние хлопоты со мной не нужны. Не могу сказать, что я был расстроен такимотлучением. Горные лыжи меня не привлекали, общество постоянно сосущих пивобугаев, сыплющих с умным видом непонятными мне словами "Россиньолы","Саломоны" и "Кили", вызывало отвращение, и я искренненедоумевал, что привлекательного они находят в том, чтобы ежедневно напяливатьна себя тяжеленные ботинки, взваливать на плечи лыжи и тащиться за тридевятьземель к подъемникам ради сомнительного удовольствия съехать с горы вниз.

Они уходили кататься, а я оставался предоставленным самомусебе. Рядом с нашим отелем начиналась и уходила вверх тропа, которая, каксвидетельствовала деревянная табличка, именовалась "Променад доктораМюллера". Никто по этому променаду не ходил. Никто, кроме меня. И вот там,на тропе, я переживал минуты такого острого и полного счастья, какое былоневедомо мне до той поры. В полном одиночестве, окруженный тишиной, огромнымидеревьями, синим небом и ослепительным снегом, я садился на скамейку ипогружался в счастье. Оно обволакивало меня, вливалось в мое тело через всепоры, растекалось по жилам вместе с кровью, а иногда мне казалось, что вместокрови, и пьянило голову, в которой рождались причудливые картины, яркие, какширокоформатный американский фильм про звездные войны, и загадочно-изысканные,как стихи Аполлинера. Там, в Альпах, существовал мой собственный мир, неимевший ничего общего с компанией брата Кости, не соприкасавшийся с ежедневнойсуетливой жизнью туристов-горнолыжников, мир, закрытый для всех и доступныйтолько мне одному. Здесь было мое королевство, здесь я царствовал, создавалсобственные законы, казнил и миловал в соответствии с мною же придуманным иутвержденным кодексом, здесь, среди вековых деревьев и вечной тишины, служилимне мои вассалы и самые прекрасные женщины мира с упоением бросали свои сердцак моим ногам. Здесь заливались трелями изумительной красоты птицы, здесь гордыедикие звери покорно склоняли гривастые головы и лизали мне руки. Здесь, средиэтого великолепия, поселилась моя душа, и все это великолепие навсегда обрелосвое место в моей душе.