Читать книгу "Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов"

Ясно, что строить аргументацию можно только от результатов стрельбы. А главное – выиграть хоть немного времени, чтобы обдумать ответ.

– Прошка, принеси.

Теперь генералы терпеливо ждали. Царский денщик мелькнул в дверях и через пару минут явился с простреленными досками, острые щепки торчали вокруг пробоин. Я перенял у него ношу и остановился в середине залы, приобняв мишени по сторонам от себя:

– Прикажите считать, Ваше Величество. Во сколько раз мое ружье сделает солдата сильнее в перестрелке?

Я еще недостаточно понимал русскую речь, чтобы разобрать все фразы, коими обменивались присутствующие, но разговор явно шел о том, учитывать ли касательное попадание. Мое великодушие не имело границ:

– Шесть пуль против двух – стало быть, втрое.

– А цена выше впятеро! Неприбыточно выйдет!

Бесцеремонный Меншиков поторопился прервать меня, глубоко заглотив предложенную наживку. Я выждал паузу, спросил царя, будет ли мне позволено договорить, и продолжал:

– Пехота ведет бой двумя способами. Сначала перестрелка, потом рукопашная на багинетах. В первом деле, как мы видим, винтовочный стрелок втрое сильней обыкновенного фузилера, во втором – равен ему. Если, конечно, после такого огня дойдет до рукопашной. Таким образом, в среднем, по двум видам боя, можно надеяться на повышение боевой силы в два раза.

Противник снисходительно улыбался: а я, мол, что говорил? Оставалось только его добить.

– Господин генерал-поручик, – почтительнейший поклон в сторону Меншикова, – был бы совершенно прав, если бы солдаты ничего не стоили Вашему Величеству и их не надо было кормить. Мы убедились, что у меня один солдат в бою заменит двух. Считаем годовой расход на равные боевые силы. Одиннадцать рублей жалованья и десять рублей винтовка – двадцать один. Двадцать два рубля жалованья и четыре рубля на два мушкета – двадцать шесть. Каждая винтовка сбережет пять казенных рублей, это в новонабранном полку за первый год. Дальше – больше, потому что оружие дается солдату не на один год и цену его надо делить на срок износа. Не знаю, какую пропорцию занимает закупка фузей в средних за много лет денежных затратах русской пехоты, но думаю, что не более двадцатой доли, как и во Франции. Если мы добьемся удвоения боевой силы полка, умножив сии расходы пятикратно, весь его бюджет возрастет не более чем на пятую часть. Гораздо прибыточней, чем увеличивать мощь армии набором дополнительных войск.

Царь очень хорошо умел считать деньги. И вообще у него был быстрый ум. Смеясь, Петр хлопнул по спине генерала:

– Плохой из тебя купец, Данилыч. Не умеешь прибытки рассчитывать.

Тот безучастно повел плечами с видом утомленного аристократа, чей благородный дух не снисходит до столь презренной материи. Царь повернулся ко мне:

– Составьте с Яковом ведомость, что тебе потребно. Завтра доложите.

Он встал и, широко шагая, вышел из залы. Генералы заторопились следом. Брюс, проходя, взглянул сердито, будто на опасного безумца: я понимал и сам, что сделал величайшую глупость, но у меня не было иного выхода, кроме как спорить с могущественным фаворитом. К чести генерал-губернатора, столкновение не имело последствий. Меншикова обвиняли во множестве пороков, действительных или мнимых, но еще никто не упрекнул его в мелочности. Я представлял слишком незначительную фигуру, чтобы он соизволил почтить меня своей враждой.

Глава 7

Под благосклонным взором Минотавра

На следующий день после первой аудиенции я имел довольно обстоятельную беседу с царем и был произведен в лейб-гвардии Семеновского полка капитаном. Более высокие притязания в разговоре не упоминались. Впрочем, не составляло труда догадаться, что осуществление оных прямо зависит от успеха в оружейном деле. Для руководства и содействия государь поставил надо мной даже не одного, а двух кураторов. Узнав, какие люди были назначены в «няньки», всякий поймет, насколько серьезно воспринимались мои предложения.

Брюс был естественным кандидатом на сию должность – это он представлял меня Петру и генералам, и вообще всевозможные оружейные хитрости считались по его части. Мы с ним впоследствии прекрасно находили общий язык, несмотря на определенное расхождение интересов: Яков Вилимович стремился подчинить меня с моими людьми артиллерийскому ведомству, чтобы плодами трудов в наибольшей степени пользовался его род оружия; я же искал самостоятельности, пытаясь встать не наравне с ним – это было бы слишком амбициозно, – но рядом и заниматься оружейными изысканиями отдельно, по собственному выбору. Главной помехой более тесному сотрудничеству представлялось окружение Брюса – та пестрая толпа немецких артиллеристов и инженеров, с коей мне без всякого удовольствия довелось познакомиться под Нарвой. Возможно, я был к ним несправедлив (сравнение с Вобаном мало кто выдержит), но почти все оставили впечатление второсортности. Одни не прижились на своей родине по недостатку знаний, другие – по неуживчивости характера, третьи счастливо соединяли оба эти качества. Ни в чем не хочу упрекнуть Якова Вилимовича: ему приходилось использовать тех людей, которые были в его распоряжении, – но входить в сию компанию в качестве младшего члена не хотелось. А уж если бы генерал начал оказывать мне предпочтение перед старшими по званию и сроку производства… Думаю, тогда у меня все силы вместо дела уходили бы на отражение вражеских интриг.

Еще одно соображение, побуждавшее держаться в стороне от иностранных, по преимуществу артиллерийских, офицеров, – опасение, что в их соседстве мои секреты легко могут обесцениться, сделавшись достоянием всей Европы. Наемники, ныне служащие одному государю, завтра – другому, меньше всего годились в конфиденты, если я намеревался удержать за собой монополию. Угрозу они представляли не сами по себе, а в силу возможности, что через них ключевые особенности моих инвенций станут известны действительно первоклассным европейским ученым и оружейникам, которые смогут меня опередить и превзойти. Русских людей в этом отношении можно было долго не опасаться, как бы щедро я ни делился с ними знаниями.

Видимо, мы с царем рассуждали сходно: он повелел, чтобы дела по новоманерным фузеям ведались не в артиллерии, а в Преображенском приказе. Главой оного приказа, моим вторым (или первым – считая по чину) опекуном был Его Величество Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, страшилище московское. Решение царя поставить меня под покровительство самого опасного человека в России оказалось воистину мудрым: без поддержки Ромодановского я ничего бы не смог. Напомню, что, помимо розыскных дел, он ведал литьем мортир и пушек, изготовлением ядер, бомб и прочих боевых припасов, а заодно возглавлял Аптекарский приказ, так что химия и пиротехника находились под его надзором. Распоряжения князя по оружейным вопросам, хотя всегда уместные, были не самым важным вкладом в мои труды. Его главная заслуга – в другом.

Тот, кто не имел удовольствия заниматься промыслами или коммерцией в российских пределах, может получить представление о местных особенностях этих мирных занятий, попытавшись пройти сквозь большую стаю бродячих собак с куском сырого мяса в руке. Сей кусок будет изображать ваши деньги. Наличие влиятельного покровителя эквивалентно окованной железом дубинке: не избавляя полностью от посягательства наиболее наглых тварей, сильно увеличит шансы отбиться. Поддержка князя-кесаря, в границах сей аллегории, – это уже не дубинка, это топор – острый как бритва и во все дни омытый свежей кровью… Мне с самого начала пришлось воспользоваться беспощадным инструментом, и, собственно, потому я не имею права упрекать Ромодановского в жестокости.