Читать книгу "Эпоха невинности - Эдит Уортон"

— Во всяком случае, это чрезвычайно скучно; Нью-Йорк умирает от скуки, — пробурчал Бофорт. — А когда я пытаюсь развлечь вас, вы так себя ведете. Подумайте еще! Воскресенье — последний ваш шанс, потом Кампанини уезжает в Балтимор и Филадельфию. Я заказал отдельный кабинет со «Стейнвеем»,[48]они всю ночь будут петь для меня.

— Как чудесно! Я еще подумаю и завтра утром вам напишу.

Она говорила очень любезно, но в голосе ее прозвучал намек на то, что ему пора уходить.

Бофорт явно почувствовал это; не привыкший к такому обращению, он, не двигаясь, смотрел на нее из-под насупленных бровей.

— Почему не решить это сейчас?

— Это слишком серьезный вопрос, чтобы решать его на ночь глядя.

— По-вашему, уже так поздно?

Она ответила ему холодным взглядом:

— Да, потому что мне надо обсудить с мистером Арчером одно важное дело.

— Вот как! — огрызнулся Бофорт.

В ее тоне не было извинения, и он, слегка пожав плечами, со свойственной ему самоуверенностью взял руку графини, привычно поцеловал ее и крикнул уже с порога:

Слушайте, Ньюланд, если вы сможете уговорить графиню остаться в городе, то вы, конечно, тоже включены в число приглашенных! — и тяжелой поступью важного человека удалился.

После слов Оленской Арчеру показалось, что мистер Леттерблэр предупредил графиню о его приходе; но ее следующая реплика заставила его изменить свое мнение.

— Значит, вы знакомы с художниками? Вы вращаетесь в их среде? — с горячим интересом спросила она.

— Не совсем так. Вряд ли здесь существует их СРЕДА, любого рода; это больше похоже на тонкую поверхностную пленку.

— Но вы любите искусство?

— Бесконечно. Когда я бываю в Париже или Лондоне, я не пропускаю ни одной выставки. Стараюсь быть в курсе всего.

Она опустила глаза, словно изучая кончик атласной туфельки, который выглядывал из-под подола ее длинных одежд.

— Я тоже раньше очень увлекалась искусством; моя жизнь была полна всем этим. Но сейчас я стараюсь измениться.

— Измениться?

— Да, я пытаюсь покончить с той моей жизнью и стать такой, как все здесь.

Арчер покраснел.

— Вы никогда не будете такой, как все, — сказал он.

Прямая линия ее бровей слегка приподнялась.

— О, не говорите так. Если бы вы знали, как я ненавижу это в себе!

Ее лицо на мгновение превратилось в трагическую маску. Она наклонилась вперед, обхватив колени своими тонкими руками, и, отвернувшись от Арчера, смотрела в неведомую темную даль.

— Я хочу уйти от всего этого, — настойчиво повторила она.

Он подождал немного и слегка откашлялся:

— Я знаю, мистер Леттерблэр сказал мне.

— Да?

— В этом причина моего прихода. Он попросил меня — вы знаете, я ведь работаю в его фирме…

Она посмотрела на него удивленно; но потом глаза ее просияли.

— То есть вы можете это сделать для меня? Я могу иметь дело с вами, а не с мистером Леттерблэром? О, это будет гораздо легче!

Ее слова и даже сам тон их растрогали его и утешили его самолюбие. Он понял, что она сказала Бофорту о важном деле, просто чтобы от него отделаться; он почувствовал себя триумфатором.

— Я здесь по поручению мистера Леттерблэра, — повторил он.

Она сидела молча, все в той же позе, опустив голову на руку, лежавшую на спинке дивана. Ее лицо было бледным и погасшим, словно яркий цвет ее платья вобрал в себя все краски. Внезапно она показалась ему несчастной и даже жалкой.

«Теперь мы должны перейти к тяжелым фактам», — подумал он и вдруг ощутил в себе то же самое отвращение, которое так осуждал в матери и ее сверстницах. Как мало он сталкивался с такими необычными ситуациями! Он даже не находил слов, чтобы начать разговор, потому что от всего этого веяло литературщиной и театральностью. От того, что нужно было обсуждать эту тему, он чувствовал себя неловким и смущенным, как мальчишка.

Мадам Оленская наконец прервала затянувшееся молчание, выпалив с неожиданной страстностью:

— Я хочу быть свободна; я хочу начать жизнь с чистого листа.

— Я вас понимаю. Выражение ее лица смягчилось.

— Значит, вы мне поможете?

— Для начала, — он колебался, — боюсь, что я должен знать несколько больше…

Она удивилась:

— Но ведь вы знаете о моем муже — о моей жизни с ним?

Он кивнул.

— Но тогда — что еще? Разве в этой стране такие вещи допустимы? Я протестантка — наша церковь в таких случаях не запрещает развод.

— Это так.

Оба опять замолчали. Арчер вспомнил текст письма графа жене и кожей почувствовал, как его призрак, отвратительно ухмыляясь, возник между ними. Письмо было всего на полстраницы, но оно было именно таким, как он сказал Леттерблэру, — письмом злобного негодяя. Но есть ли в нем хоть малая толика правды? Об этом могла сказать только сама графиня.

— Я просмотрел бумаги, которые вы дали Леттерблэру, — сказал он наконец.

— Вы согласны, что нет ничего более отвратительного?

— Согласен.

Она слегка пошевелилась и прикрыла глаза рукой.

— Вы, без сомнения, знаете, что если ваш муж будет бороться… как он грозится…

— То что?

— Он может сказать что-нибудь… что-нибудь неприят… что-нибудь нежелательное… сказать публично, все выйдет наружу, это повредит вам, даже если…

— Если — что?

— Если это ни на чем не основано.

Она долго молчала, так долго, что он, не желая смотреть в ее омраченное лицо, имел достаточно времени, чтобы запечатлеть в своей памяти очертания ее другой руки, лежащей на колене, и каждую деталь надетых на безымянный палец и мизинец трех колец, из которых ни одно не было обручальным.

— Какой вред будет мне от его обвинений здесь — даже если он произнесет их публично?

«Мое бедное дитя, — едва не сорвалось с его губ, — больший, чем где бы то ни было!» Но вместо этого голосом, который и в собственных его ушах прозвучал похожим на голос мистера Леттерблэра, он произнес:

— Нью-Йоркское общество — крохотный мирок по сравнению с тем миром, где вы жили. И вне зависимости от внешних проявлений… он управляется несколькими людьми довольно старомодных взглядов.

Она молчала, и он продолжил:

— Особенно старомодны они в том, что касается брака и разводов. Законодательством разводы разрешены, но обычаи общества их запрещают.