Читать книгу "Изобретение велосипеда - Юрий Козлов"

И вообще всё, что произошло вчера вечером, казалось сном.

«Была ли девушка?» — спрашивал себя Гектор, смотрел по сторонам умудрённым взглядом, удивляясь, как после вчерашних переживаний он так и остался десятиклассником, так и сидеть ему ещё целый месяц за партой, потом сдавать экзамены, потом поступать в университет.

Была ли девушка?

Была ли она в этой, похожей на тюремную камеру, только с высоким потолком, мастерской, где носились и свистели шашками будённовцы, а лампа на столе горела тускло, и глина зеленела в корыте, и тени прыгали по стенам, а закат проплывал мимо, только краешком заглянув в маленькое окошко под самым потолком.

Была ли девушка?

И был ли тот странный момент, когда закат зарылся красным носом в Неву, небо стало голубым, а Гектору вдруг стало невыносимо жаль себя. И плакал ли Гектор, обнимая Алину Дивину? И спрашивала ли Алина: «Почему ты плачешь?» И отвечал ли ей Гектор: «Я плачу, потому что я никто… Я ничего не могу… Я никому не нужен…»

Была ли девушка?

Гладила ли она его по волосам как маленького? Говорила ли: «Ты просто глупый… Тебе ещё так мало лет… Так всем кажется в твоём возрасте…» И шептал ли он в ответ: «Всё звенит внутри… Звенит и звенит… Но жалость мне не нужна! Ты увидишь… Я сделаю всё! Ты увидишь… Я стану… Ты увидишь…» И качала ли Алина грустно головой: «Знакомо, мне всё это так знакомо…»

А потом Алина надела куртку, взяла Гектора за руку и вывела из мастерской. Пошли они тёмными коридорами по бесчисленным каменным и железным лестницам (каменные лестницы молчали, а железные гудели, точно просили перелить их в колокола), и наконец выбрались они на улицу, причём с какого-то тайного выхода, о котором Гектор и не подозревал, и оказались они около сарая, который Алина открыла ключом, и где окружённый разбитыми скульптурами, стоял мотоцикл «Ява» — красный, никелированный, одноглазый. И понеслись они по набережной мимо сфинксов (приподнимались сфинксы над своей гранитной постелью, рычали вслед), потом по ночным улицам Васильевского острова, вернее, по белоночным, потому что уже катастрофически не темнело, а был так, что зелёный свет светофора и цвет ночи оказались как бы в единой световой тональности. И Алина в кожаной куртке, и волосы её светлые, выбивающиеся из-под шлема, и Гектор, сидящий на заднем сиденье и обнимающий Алину за талию, и мотоцикл, то ревущий, как дикий зверь, то воркующий, как голубь, — всё это неслось с не позволительной скоростью, и город плясал вокруг, как клоун, кривляясь домами, крутясь юбками площадей.

Была ли девушка?

А Гектор млел, и не было у него сомнений, что Алина — богиня, что, если она захочет, мотоцикл полетит по воздуху, поплывёт по Неве, оставляя позади серебристый сияющий след.

А милицейские свистки, а сиреневые витрины, где царствовали манекены, а тихие переулки, куда они неожиданно заворачивали и где сильно пахло помойками, а люди высовывались из окон и кричали: «Спятили парни! Весь дом переполошили!», а езда по проходным дворам, когда арки сплетали над их головами каменные пальцы, а потом снова Невский — огненный червяк, движение тихое, плавное, потому что спешить на Невском никому не положено, и снова бешеная скорость на Университетской набережной вдоль Невы, помахивающей вслед голубым чепчиком. Зверел мотоцикл, и Гектор сладко обмирал от того, что держит за талию Алину — бессмертную богиню и скульпторшу, и сползала его рука куда-то ей на ноги, и оборачивалась Алина, смеющаяся и ещё более прекрасная, и щекотала ему волосами лицо. А мотоцикл тем временем выписывал волнистые линии, и то отшатывались, то наплывали каменные стены, о которые должны были расколоться их головы, и в страхе Гектор отталкивал Алину, и она тогда начинала смотреть на дорогу, и мотоцикл переставал вихлять и шёл ровно. И снова приехали они на Невский, и Алина остановила мотоцикл около подъезда Гектора, и сошла размяться на тротуар. Гектор стоял совершенно обалдевший, качающийся и бормотал какие-то нежности, поскольку был не в себе. А Алина поцеловала его в лоб и сказала: «Ну вот, покатались немножко, а теперь иди спать…», и снова села на мотоцикл. И хотел Гектор произнести какие-то необыкновенные слова, которые объяснили бы его любовь, всю её неизбежность для него и всю её ничтожность для Алины, но… не было необыкновенных слов, а те, которые приходили на язык, совершенно Гектора не устраивали. А мотоцикл рявкнул на прощание и исчез за поворотом на площадь Восстания, и Гектор поднял голову, и увидел, что в отцовской комнате горит свет, а в комнате матери темно, и снова Гектор оглянулся вслед мотоциклу. Но было пустынно на проспекте. Только светофор подмигивал Гектору красным глазом.

Была ли девушка?

25

— Чего мрачный такой сидишь? — спросил у Толика Ифигенина новый начальник — заведующий отделом учащейся молодёжи.

— А чего веселиться? — ответил Толик.

Оба они только что вернулись от первого секретаря, где было совещание.

— Ну поругали нас. Ну и что? — сказал заведующий. — Мы же работаем. Зарплату не зря получаем. Сегодня поругали, завтра похвалят…

— Надо работать так, чтобы не ругали, — ответ Толик. — Раз поругают, два поругают, а потом, как на футбольном чемпионате, попадём в аутсайдеры. Понимаешь, нельзя, чтобы ругали…

— Как же этого добиться?

— Я просил тебя показать мне все отчёты, — сказал Толик. — Перед тем как их сдавать. А ты не показал…

— Чего показывать-то? Там цифры одни…

— Цифры тоже надо уметь подавать, — усмехнулся Толик. — Завод «Электросила» одно — там тебя все знали, а райком комсомола — это совсем другое…

— Решил меня поучить? — усмехнулся заведующий.

— Нет, — ответил Толик. — Просто я хочу, чтобы ты быстрее уяснил структуру работы.

— Как цифры брать с потолка?

— Я этого не говорил.

— Конечно, не говорил, — ответил заведующий. — Не хватает ещё такое говорить. Но думаю, мы с тобой не сработаемся…

— Почему?

— Не сделаешь ты со мной карьеры.

— Что? Какой карьеры? — Толик медленно подняло из-за стола.

— Сиди-сиди, — сказал заведующий. — Я же это тебе не в укор говорю. Работал человек, — он усмехнулся, — старался, а его вдруг на совещании ругают… Потому что дурак начальник цифры не так назвал и всю демагогию убрал из отчёта.

— Что ты называешь демагогией? — спросил Толик.

— Ладно… — вздохнул заведующий. — Пойду я.

— А ты, оказывается, идеалист, — сказал Толик.

— Не злись, — ответил заведующий. — Лучше думай о том как привлекать через молодёжную печать общественность к воспитанию наших школьников.

Заведующий вышел.

Толик Ифигенин остался сидеть в кабинете, окна которого смотрели на кафе «Синяя птица». На столе перед Толиком лежал белый продолговатый конверт, прилетевший авиапочтой из города Ялты. Два Галилео Галилея с двух марок бесстрашно смотрели на Толика и словно говорили: «А всё-таки она вертится!»