Читать книгу "Хроника стрижки овец - Максим Кантор"

Известно, что Сталин (он так делал часто) полностью выполнил программу Троцкого. Советский коммунизм стал инвариантом троцкизма, постепенно окостеневшего в администрировании.

Сила слабых большевиков была в том, что никакими коммунистами они не были (если Ленин и мечтал об этом, то признался, прочтя «Философию истории» Гегеля в 1922 году, что «Капитал» не понял) и отдельной программы не имели; бороться с тем, что не имеет программы, – очень сложно. Большевики олицетворяли силу вещей истории России. Это непобедимо. А сила истории России – в крепостничестве. Крепостная модель управления Россией быстро подменила коммуну. Крестьянские бунты 1920-х годов, плач по коммуне и общине – сродни воплю русских художников, взирающих на администрирование концептуалистов: мы же думали, что свобода будет! А вы вон как делаете!

Троцкистское, то есть паразитарное, управление революцией состоит в том, что используются имеющиеся ресурсы угнетения народа – а собственной (коммунистической) программы строительства нет. Это, так сказать, державный оппортунизм: используем то, что есть, – ничего лучше, чем крепостное право, все равно не придумать. В руках мощного Сталина этот метод дал впечатляющие результаты.

Сходным образом произошло и в изобразительном искусстве. Сила малой группы концептуалистов была в отсутствии собственной программы и собственной эстетики – это была паразитарная эстетика и оппортунистическое поведение. Собственно концепций никаких не было: было разоблачение советской идеологии. Бралась существующая идеологема – и переиначивалась. То, что мы называем сегодня «московским концептуализмом» и что включает в себя как необходимый элемент соц-арт (то есть пародию на идеологию Советской власти), – есть абсолютно точная калька со стратегии большевиков. Это было паразитирование на имеющейся идеологии, «внутренняя колонизация», как сказал бы Троцкий, советского понятийного пространства.

Все наработанное реалистами, экспрессионистами и абстракционистами – было брошено в топку управления и администрирования. Собственной эстетической программы не было, языка не было, и дискурс концептуалиста – как и дискурс большевика – есть лишь применяемый к моменту набор слов.

Нечего и говорить о том, что столь простой путь в искусство позволил набрать в ряды «художников» огромную массу демагогов, бездарей, остряков, недоучек – все они стали пропагандистами. Сходным образом Сталин пополнял ряды партии недорослями из ПТУ.

Наличие Дерриды, как и наличие Маркса, несомненно, сыграло свою роль – в обоих случаях как отрицательную, так и положительную.

Но гораздо важнее было присутствие Троцкого (или Гройса – троцкистского идеолога московских концептуалистов), то есть идеологического паразита, который приспособит имевшуюся уже в наличии идеологию для новой власти и новых комиссаров.

Этим объясняется, почему физиономии современных кураторов напоминают рожи партаппаратчиков. Посмотрите на бардовую Фурцеву-Деготь, на живчика Демичева-Бакштейна. Этим объясняется и то, почему так называемый авангард давно сросся с Академией художеств – это просто та же самая структура.

Этим объясняется и то, почему у новой оппозиции на Болотной нет никакой программы. И быть не может. Программа у нас всегда одна и та же – державный троцкизм.

Авангард задним числом

С petit-bourgousie наших дней произошла любопытная метаморфоза. Суть явления в том, что в последние вялотекущие годы богемные персонажи считались светом, как бы представляли культуру. Они мелькали, пританцовывали, позировали перед камерой, значительно молчали, устраивали междусобойчики – и в целом сходило за культуру. Им присвоили название «мейнстрим», хотя это было отнюдь не течение, а самая что ни на есть стоячая вода, с ряской, с тиной, с гарантированным окладом – в этой стоячей воде уютно чувствовали себя бесконечные бездельники, лакеи нуворишей, обслуживающие постсоциалистическую культуру. От них многого не требовалось, они создавали дребезжащий фон прогрессивного дискурса: следовало показать, что мир поворачивается от тоталитарной культуры к культуре демократической, свободной. Что бы это значило, никто внятно выразить бы не сумел.

Они, по сути, обслуживали процесс распада – составляли игривый фон к строительству вилл, выпускали интеллигентные журналы и делали выставки гламурного авангарда в разворованном пространстве страны. Им казалось, что они «обучают» новых буржуев, прививают им вкус к авангарду, и, вместе с буржуями, они высмеивают социалистический быт. Они устраивали выставки советского нижнего белья и утверждали, что архитектура нуворишей поворачивается к канонам Витрувия.

То была гламурная интеллигенция ельцинского разлива – образование жалкое во всех отношениях. Фразу Энгельса о Ренессансе («время, нуждавшееся в титанах и рождавшее титанов») следует изменить сообразно моменту: это было время, нуждавшееся в ничтожествах и рождавшее ничтожеств. Ничтожеств пришло много – за этим дело не станет. Культура страны в те годы затаптывалась, а на поверхности появлялись щелкоперы, вооруженные прогрессивной терминологией. Пустозвоны, ничего не совершившие, являлись как бы полпредами прогресса, обертоном процесса – но какого именно процесса, никто бы внятно не сказал. Лакеи любили Карла Поппера: им нравилось утверждение, что истина дается апофатически – через отрицание. Они бойко плевали в собственную историю и в социалистическое прошлое страны, однако новой культуры на изгаженном месте не возникло.

То было сладкое время регентства – с присущим регентству развратом, легкими барышами, словоблудием. Пиком регентства стало марионеточное правление Медведева, который как бы представлял власть, но в то же время никакой властью не обладал – эта социальная карикатура совпала с общемировым кризисом капитализма. Благостное состояние длится не вечно, мир изменился, регент ушел в небытие – вообще, регентство в мире вдруг закончилось, замаячило нечто иное: война? диктатура? разруха? Никто пока толком и не знает; но регентству конец. И вдруг должность лакея обесценилась стремительно, как фальшивая акция. Вы хотите служить? Но чему именно? Вы что умеете делать? что совершили? Участвовали в круглом столе? Издали переписку НН? Написали три рецензии? Лоббировали архитектурный проект? Перед лицом нового века, перед лицом идущей беды – этого очень мало. Словарь терминов у лакеев имелся: «свобода», «авангард», «прогресс», «радикальное» – но это же игрушечный язык, своего рода эсперанто. Годится для круглого стола, годится для обмана аборигенов в Перми, для сетевой газетки, но в реальной жизни – просто набор звуков. О, сколько их, этих собирательных персонажей, заработавших авторитет либеральными доносами. Именно этот и единственно тот жанр и был освоен. Они писали донос на своих соседей, конкурентов, свой народ, свою страну – бойко, с юморком. Однако доноса вдруг оказалось недостаточно – время повернулось так, что надо бы сказать нечто реальное. А не умеют. Ничего не умеют. Спроси любого из них: а ты что в жизни сделал? Растеряется. Ну, три рецензии написал, пять доносов сляпал. Мнение имею. Ну, чистые комсомольские вожаки 70-х. Как сказать важное на живом языке – лакей совсем не знает. И вдруг лакей растерялся. Он почувствовал, что время его обмануло, почва ушла из-под ног. Одной из наиболее примечательных реакций была следующая: на переломе времен, говорит обиженный вчерашний «интеллигент», существовало как бы две этических базы: одна – внутренняя интеллигентская, внутри нашего круга, и вторая – внешняя этическая система – у враждебного государственного мира. Мы жили внутри своей конвенции, и вдруг среди нас появились отщепенцы, которые разрушили нашу скорлупу и осудили нас с позиций внешнего мира. Это болезненное признание, тем более болезненное, что оно отражает точно порядок вещей – действительно, существовала изолированная конвенция интеллектуала, но интеллектуалы оперировали общими понятиями, не желая применить их ко всему миру, а используя лишь в своем цеху. Когда они говорили «свобода», то это была не свобода вообще, а свобода внутри корпорации, а когда они говорили «совесть», это была круговая порука. Но всякая мафия и всякая корпорация рано или поздно сталкивается с внешней этикой – имя этой внешней этики совсем не государство и тоталитаризм; имя этой внешней этики – Бог. Однажды это непременно случается – ну, хотя бы по причине смертности человека. И когда это случилось сегодня, произошла интереснейшая метаморфоза. Те, кто являлся игрушечным авангардом, наконец стали взаправдашним авангардом – они наконец превратились в то, чем всю жизнь притворялись, они и впрямь стали отверженными. Прежде они хотели казаться отверженными, хотя были при кормушках богачей и при кураторских грантах, это была абсолютно паразитическая компания. Они употребляли слова «авангард» и «радикальное», не вкладывая в это социального значения, только как модный ярлычок. И вдруг судьба им дала в награду жизнь авангарда реальную, жалкую жизнь на окраине – как и положено автору трех рецензий, как и положено лакею попрошайке. Именно это и есть то бытие, которого они заслужили, – богемное, пустое, квазихудожественное: они так долго клялись пустотой, что их и выбросило в пустоту. Оказавшись на этом месте, они обрели задним числом подлинно драматичную судьбу. Так произошло по любимому всем апофатическому принципу – через отрицание осмысленности их бытия – у марионеток может сложиться реальная биография. Завтра они наконец-то почувствуют, что прожили реальную жизнь борцов.