Читать книгу "Училка - Наталия Терентьева"

— Андрюш, не спрашивай. Я не знаю, что с ним делать. Пошел в школу в гипсе и дерется снова. И еще мне рассказывает, как здорово гипсом можно драться. Больно очень.

— Так правда же здорово, Нюсь!

— Расскажи ему, как у тебя в детстве неправильно срослась рука и тебе ее ломали, помнишь?

— Можно, я лучше с этим Дубовым поговорю?

— Можно, только сдачи ему за Никитоса не давай, хорошо?

— Как выйдет! — засмеялся Андрюшка. — Мы своих не сдаем!

— Это точно, — я вздохнула. — У меня был педсовет, Андрюш, только что вышла. Дети пока киснут в школе. Ждут меня. Каникулы же начались.

— Ты что, на педсовете выступала?

— Выступала, — снова вздохнула я.

— И что? Встретила единомышленников?

— Ну да, одна молодая учительница математики тоже не хочет ставить пятерки для общей статистики.

Я разговаривала, спускаясь по лестнице. Меня обогнал мужчина среднего роста и обернулся. Я даже вздрогнула. Господи, никогда не видела такого странного и некрасивого лица. Как же дети к нему относятся? Интересно, что он преподает?

— Я перезвоню, неудобно, — сказала я брату.

— Позвольте представиться, — некрасивый учитель церемонно раскланялся и даже протянул мне руку для пожатия. — Анатолий Макарович.

Смена гендерных полюсов. Так не положено. Но того мира, где не было положено, уже нет. Мир пошатнулся. Теперь все будет по-другому, хочешь не хочешь. Шесть мужчин в метро сидят, шесть женщин стоят рядом с ними, упираясь в мужские коленки — никто не краснеет, никто не уступает место. Зачем? Женщины ведь не беременные, не слишком старые. А вот мужчина протягивает руку, не спрашивая меня, хочу ли я вообще дотрагиваться до него и его руки. Так! Не будем строить из себя воспитанниц Смольного института благородных девиц.

Я слегка пожала протянутую мне руку и взглянула в глаза учителю, стараясь не смотреть на остальное лицо. Но у меня же обзорное зрение, я вижу вокруг, не только перед собой, но и сбоку, вижу то, что совершенно не нужно видеть! Лицо очень неприятное. Но он не виноват. Один глаз чуть выше, другой чуть ниже, кривой рот, впалые щеки, желтоватая кожа — и сильный, слишком сильный запах табака. Да, видела из окна, как трое мужчин все время курят около школы на переменах. Он — явно один из них.

— Мне понравилось, как вы говорили, — сказал он. — Они действительно ничего не знают. Верят в привидения, в бога, смотрят по телевизору всякую мистическую муть…

— Я тоже верю в Бога. Отчасти, — ответила я.

— А отчасти не верите? Вот и правильно! И для статистики я тоже оценки не ставлю. Мой предмет, конечно, не главный…

Я покосилась на его руки. Труд, что ли? А какой еще не главный предмет?

— Я географ. Объездил всю Землю с экспедициями, а потом надоело, захотелось передать всё, что я знаю, кому-то еще.

— Разве можно передать ощущение, когда поднимаешься в горы или приезжаешь в какой-то новый город и идешь по его улицам, впитываешь его дух, смотришь в лица людей…

— Вы — учитель словесности, я знаю, — улыбнулся мужчина. И от этого стал еще некрасивее. Пятно, страшное родимое пятно на одной части лица, я сразу не заметила. Надо же как — и это всё одному человеку досталось.

Это неправильно. Я понимаю. Человек не виноват, что он некрасив. Но это заложено в удивительную программу жизни. Гармония, золотое сечение. Правильные соотношения в лице, фигуре. Уродам сложнее произвести потомство. Природа отсекает уродство во всех проявлениях. Симметрия и гармония. Вот что нужно природе. Почему? Разве разными по размеру и высоте глазами хуже видишь? А смешно оттопыренными ушами, за которые тебя не любят девочки, хуже слышишь?

— Я просто с ними уже не спорю, — мучительно некрасивый учитель географии показал куда-то наверх. — Ставлю четверки, да и все. Отличникам потом все равно заставят натянуть пятерки. Так что я стараюсь не натягивать.

— А как? — с интересом спросила я.

— Заставляю их учить, сдавать, готовить неформальные доклады, презентации, хорошие, качественные, ездить на экскурсии, делать отчеты. Устраиваю контрольные, на которых они могут пользоваться учебниками. Есть много способов поставить детям честную пятерку.

— Удивительная цель! — засмеялась я. — Стоило пойти в школу работать, чтобы узнать об этом.

— Вы философ, — заметил Анатолий Макарович. — Заходите как-нибудь на чаёк, мой кабинет на четвертом этаже.

— Непременно, если меня не выгонят за свободомыслие, зайду!

— Да вы что! — вполне искренне засмеялся учитель географии. — Выгонят! Фактор свободомыслия только укрепляет тиранию, разве вы не знали? Люди высказались, покричали, у них отлегло, дальше можно ими управлять.

— Ну мать, ты даешь! — Тяжелая рука легла мне на плечо. — Тебя просили лезть в бочку? Я за тебя хлопочу, хожу, тебе всякие льготы выторговываю, вот в поездку тебя включили… В Чехию собираемся на следующих каникулах! Всего десять учителей едут. Макаровича, — Роза кивнула на спешно ретировавшегося географа, — не берут, а он просился, знаешь как! Цена льготная, из департамента спустили путевки, программа — закачаешься.

— У меня дети, Роз, спасибо. Я, наверно, не смогу поехать. И в Чехии я была.

— А! — Роза чуть отступила от меня, и мне стало нехорошо под ее взглядом. — Ну смотри-смотри, как знаешь. Была бы честь предложена.

— Да ты не обижайся! — Я дотронулась до ее запястья. А Роза отдернула руку так, как будто я прикоснулась к ней раскаленным прутом. Господи, вот нервы-то истрепаны! Я взяла ее за запястье, но Роза резко вырвала свою руку.

— Ты что? — прошипела она. — Не в пионерском лагере!

— Да что такого? — пожала я плечами. — Извини. Насчет поездки — спасибо за заботу, но просто…

— Да пожалуйста! — легко прервала меня Роза и пожала крупными плечами. Сегодня она была в красивом зеленом платье, почти до полу, карандашиком, в сверкающей фиолетовой шали, с большими серебряными украшениями. Королева. Лицом не красавица, фигура тяжеловата, а — королева!

— Тебе идет наряд, — искренне сказала я.

— Да? — улыбнулась Роза, поправила платье и на секунду стала похожей на себя саму, которую я когда-то знала в детстве. Ведь мы настоящие — в детстве, пока мы без чехлов, без грима, со всеми положенными органами, без очков, со своими зубами, с неперекореженной душой.

— Да. Ходи так почаще.

— У меня много нарядов есть! — похвасталась Роза. — Ты еще увидишь. Ну ладно. В общем, больше так не выпендривайся на педсоветах, хорошо? И вообще не выпендривайся. А то мне будет трудно тебя защищать.

Почему-то я не поверила Розе, что она меня защищает. Нейтрализует выскочку, как может, — это да, вполне вероятно.

Роза поплыла дальше по коридору. Я хотела ее окликнуть и спросить в двух словах — может, есть еще какие-то неписаные, но строго соблюдаемые законы, и мне лучше о них знать? Но не стала окликать. Не скажет она искренне ничего. Она в кожухе, в футляре, в чехле и очень давно. Это я прискакала со свободы в чужой монастырь, зверинец… — как посмотреть. Я подожду пока уходить. Мне даже интересно.