Читать книгу "Эти двери не для всех - Павел Сутин"

Кастрюльку купил в супермаркете.

"Сиротский быт… – думал он, прихлебывая из кастрюльки. – Босятство – это в крови".

Однажды Вадю нашел один москвич и передал от Гарика пакет с анальгетиками. Там даже были ректальные свечи с дионином. Вадя оценил. Вот в этом был весь Бравик.

Никаких соплей, но – ректальные свечи с дионином. Это дорогого стоило.

По вечерам было неизменно тяжело. Но Вадя уже был совершенно уверен, что в горах ему лучше. Уместнее.

Утром, вялый, с серым лицом, он гнал себя на гору. У него было ощущение правильности происходящего, он чувствовал, что именно теперь нужно терпеть.

Корчиться по вечерам от боли, пить микстуры из анальгетиков и поутру идти на гору. Терпеть и кататься. Кататься и терпеть. Так он чувствовал себя два года назад в Аосте, когда выполнял экстрим, а Попорте "наводил" его снизу. Он вспоминал тревожный голос Попорте в наушниках: "Easy… Easy… No-fall-zone…" Теперь он вновь был в "no-fall-zone…" Он твердо знал, что это тот самый единственный шанс.

В холле пансиона стоял телевизор. Хозяин увидел ролик Руби и долго шептался потом с женой и невесткой. Хозяин сказал Ваде, что если тот будет кататься в куртке с надписью Vitelli Ski Location (Вителли приходился хозяину пансиона шурином), а с шести сидеть в магазине и рекомендовать инвентарь, то Вадя может жить у него. Жить, завтракать и ужинать. Вадя легко согласился. Куртка была роскошная – гортекс, "Невика", в Москве Вадя ни за что не разорился бы на такую.

Когда подошла к концу виза, Вадя пошел в полицию, они с начальником выпили кьянти, у Вади взяли паспорт и вскоре вернули с визой еще на месяц. Все складывалось отнюдь не трагично.

Иногда Худой думал, что было бы, если бы он остался в Москве, представлял себе коричневую слякоть в вестибюлях метро, фрязинские вакуумные генераторы, облезлые землистые горки в Крыле и участливого Валерия Валентиновича в Онкоцентре…

Тоска…

Так прошел март. К апрелю лыжная публика стала разъезжаться, катались только на верхней очереди.

Он смог отложить какое-то немыслимое количество лир – в лирах он путался, в долларах выходило под полторы тысячи. Это потому, что он дважды давал "класс" и Руби прислал премию от "Хэда" (а скорее всего, от Аннушки, сам-то Руби был скуповат). Вадя выкупил за полцены куртку и катался. Он продолжал быть местной достопримечательностью, у него не спрашивали ски-пасс. Он вновь жил в трейлере наверху, теперь это было по карману, а в трейлер он влюбился еще в первые дни. У него даже случилось приключение сексуального свойства с голландкой.

"Как я, однако, необременительно болею…" – думал Вадя, прихлебывая вечерами глинтвейн. Но это все были шуточки. Два месяца подряд он тяжело трудился на горе, трудился непрерывно, никогда еще так не трудился.

"Вот теперь у меня техника, – думал он. – Теперь меня можно снимать".

Пятого апреля в дверь трейлера постучал Дин Каммингз. Он сказал Ваде, что "Скотт" будет снимать "хели-ски" на Вальфурве, и, если Вадя согласен, то он пойдет на доске за Фулбрайтом.

– Поймите, Дин, это долго объяснять, но я практически инвалид. У меня страшные головные боли. Опухоль головного мозга. У меня на час раньше обычного начнется головокружение – и вам придется снимать меня со склона.

– Я видел тебя вчера, инвалид, на западном склоне, – сказал Каммингз, пригубливая кофе. – И жена Руби сказала, что ты лучше всех… Ну что, ты пойдешь по Вальфурве?

– Вы поможете продлить визу?

– Я постараюсь, – сказал Каммингз.

Тёма ел вареную картошку с укропом, Никон курил в приоткрытую фрамугу. Бравик стоял рядом с Никоном и говорил ему в плечо:

– Она истеричка, но она грамотный человек. Уважает тех, кто ей поперек. А Бородков мудак и слизняк. Я всегда хорошо составляю график. Там всё: когда подать, кто трансфузиолог… И вот я делаю цистэктомию, четвертый час, значит, работаем… Приходит Караваев, говорит, что Бородков отказывается давать наркоз в соседней операционной. То есть, по сути, саботирует. Я нормально вызываю начмеда. Тот приходит, думает – ситуация. А тут – полная херня. И входит Бородков, сука, и держит в руках рапорт – Браверман грубит…

– Да он пидор и кисель! – рыкнул Никон. – Что ты с ним цацкаешься?

– Слушай, Гаря, – негромко сказал Берг и пригубил "Бучананз", – а Худой тебе звонил?

– Нет. – Бравик отошел от Никона и сел за стол.

– Он мне звонил, – сказал Никон.

– Когда?

– Давно. Месяц назад.

– А родителям его вы звонили? – спросил Берг.

– Кто это "вы"? – желчно спросил Бравик.

– Никон, ты звонил?

– Нет.

– Тёма?

– Ну ладно. Кончай эту перекличку, – грубо сказал Никон. – Ты сам звонил его родителям? Нет? А чего? Боишься? Ну так не надо тут перекличек.

– Что ты думаешь, Бравик? – спросил Берг.

Бравик пожал плечами.

– Три месяца почти прошло. А тот его знакомый, он что за человек?

– Вроде хороший человек.

– Я надеюсь, что он уложил Вадю в больницу, – сказал Бравик. – Три месяца прошло. Это очень… быстрая опухоль.

Никон бросил окурок в окно, прикрыл фрамугу и сказал:

– От тебя, Гаря, ни хера хорошего никогда не услышишь.

– Ребята, – устало ответил Бравик, – ребята, дорогие вы мои… Хотите чудес? Так и я хочу! Вы спросили – я отвечаю. Как меня учили. Как в учебниках написано. А написано там, что Вадя или умер, или умирает. Другое хотите услышать? Да ради бога, могу наврать!

– Наш человек в горах не вымрет, – тихо сказал Берг.

– Да брось ты! – раздраженно сказал Бравик. – Брось ты эту сраную лирику! Ты, понимаешь, романтик, а я, блядь, – циник…

– Наш человек в горах не вымрет, – упрямо сказал Берг.

Вадя стоял на Чима-Бьянка и думал, что снег уже не тот, надо быть осторожнее. В конце апреля сходили лавины. Сначала был холодный декабрь. Потом мягкий и многоснежный январь – это Вадя застал. И в феврале были сильные снегопады. К апрелю нижний слой снега, тот, что как следует не схватился с горой в декабре,

"поплыл". Вадя знал это, он был осторожен. Он постоял, посмотрел на бликующий гребень Валлечеты и пошел к стенке, что была севернее. Сегодня он в первый раз собирался пройти эту стенку.

А накануне вечером у него не болела голова. И, прихлебывая глинтвейн, он чувствовал, что не доложил гвоздики.

– Что любишь, что умеешь – то и делай, – так тогда сказал Берг.

"Надо Бравику позвонить, – подумал Вадя. – И вообще пора всем позвонить".

Прозаик Сергеев, февраль 92-го

"ПИСАТЬ О ФЕВРАЛЕ НАВЗРЫД…"

"Плохо как… Как плохо, черт…" – думал Сергеев.