Читать книгу "Партия для ловеласа - Вера Колочкова"

— Да что, что я тебе могу такого рассказать, мама? Успокойся, ничего особенного в моей жизни не происходит…

— Но я же вижу, я же чувствую! Ты же моя дочь, в конце концов! Моя плоть, моя кровь… Ты — это часть меня! У меня же больше нет ничего в жизни, Вероника. Только ты. Зачем ты меня мучаешь? Это жестоко, жестоко…

— Да, мамочка, да, пусть будет именно жестоко, пусть будет, как ты скажешь, но только давай сменим памперс… Иначе я в обморок грохнусь от духоты…

— Погоди, Вероника! Ответь-ка мне тогда — если Игорь, как ты говоришь, в командировке, с кем же сейчас Андрюша?

— Он в зимнем лагере, мама. От их детсада. Ему там хорошо, не волнуйся.

— Господи, ну вот все приходится из тебя клещами вытаскивать! Вот немедленно возьми и все-все мне теперь расскажи! Я твоя мать, в конце концов, и ты просто обязана держать меня в курсе своей жизни, обязана со мной всем делиться…

— Мне нечего тебе рассказывать, мама! У меня все, все нормально! Я больше не могу так, мама! — Пытаясь изо всех сил проглотить подступающее к горлу слепое истерическое раздражение и тошноту, Вероника подскочила со стула и стала быстро собирать дрожащими от нетерпения руками стоящие на столике у кровати пустые тарелки. — Сейчас я все быстро тебе сделаю и уеду домой, мама! Мне надо обязательно сегодня пораньше попасть домой! Ну очень, очень надо…

— Господи, ну за что, за что мне все это, скажи? Сколько я сил душевных отдала собственному ребенку, и для чего? Чтоб столкнуться потом с таким вот равнодушием? Растила-растила дочь одна, изо всех сил пыталась быть ей самым близким человеком, самой хорошей и душевной матерью пыталась быть… И никакой дочерней любви и благодарности в ответ… Одно только холодное равнодушие… Нет, это невыносимо, невыносимо…

— Мама! Я прошу тебя, прекрати, пожалуйста! Нет никакого равнодушия! Ты же знаешь, что я тебя никогда не брошу…

— Да ты уже меня бросила, дочь. Ты бросила меня еще десять лет назад, когда выскочила замуж за этого черствого и бездушного человека, который пришел и сразу разлучил меня с тобой, а ты это ему позволила… Он же, Игорь этот твой, практически закрыл передо мной дверь вашего дома! И даже не посчитался с тем, что живет практически на твоей территории! То есть на территории моей собственной дочери, получается… И самое обидное — ты ни разу, ни разу его не остановила! Он хамил твоей матери, а ты слушала и не остановила! Каково мне было все это терпеть? Целых десять долгих лет… Целых десять лет я не знаю толком, как ты живешь, чем ты живешь, что с тобой фактически происходит… Меня это мучает, Вероника! Мучает все эти годы…

Александра Васильевна жалко скривила лицо и закрыла его руками, затрясла мелко и горестно полными плечами под одеялом, заставив-таки Веронику снова присесть к ней на край кровати и пристыженно залепетать какие-то слова утешения, и в самом деле искренне устыдившись своей дочерней жестокости:

— Ну, мамочка, ну, прошу тебя, не плачь… Все будет хорошо, мамочка… Я не буду никуда торопиться, я побуду с тобой столько, сколько ты хочешь… Вот если бы ты согласилась полечиться, мамочка… Давай я вызову медсестру из поликлиники, а? Она тебе уколы поделает, которые врачи из «Скорой» прописали… А хочешь, невропатолога на дом вызовем? Надо же как-то подниматься, мамочка…

— Ничего я не хочу, Вероника, как ты не понимаешь! И подниматься не хочу. Я умереть хочу… Ты совсем, совсем меня не любишь… Ты ничего мне не хочешь рассказывать, не хочешь делиться ничем… А я так мечтаю о том, чтобы все у нас было по-настоящему, чтоб из души в душу. Чтоб ты раскрылась мне вся. Ну неужели это так трудно понять, доченька? Неужели даже сейчас ты не хочешь ни в чем мне уступить? Я что, много прошу? Такая малость, и такое странное, странное упорство! Это же так просто — дать матери немного любви…

Вероника распрямилась, схватившись рукой за шею. Вместе с подступившей к горлу тошнотой почувствовала вдруг, как лопнула в ней до предела натянутая струна терпения-раздражения, как открылось само собой наконец в ее душе абсолютно чистое пространство для протеста. Пусть робкого, но все же протеста. Она его даже физически ощутила, этот протест. И заговорила тихо, разделяя слова короткими паузами и сама будто их пугаясь:

— Да, мам, ты права. Действительно, наверное, просто. Ты просишь, а я не даю. Ты требуешь, а я не даю. А может, мне просто давать нечего? Может, во мне вообще и любви-то никакой нету? Такая вот моральная уродка… А можно, я тебя тоже попрошу, мамочка? О самой малости попрошу, а? Не мучай меня, пожалуйста, истребованием к себе любви! Если б ты только знала, как это тягостно! Хотя бы сегодня не мучай. Поверь мне просто на слово, что мне и без того плохо. Пожалей лучше ты меня, а? Ведь я же дочка твоя… Не доводи меня до крайности, мама! Иначе… Иначе…

Снова схватившись за горло, она подскочила вдруг и рванулась к форточке, распахнула ее дрожащими пальцами и, ухватившись за подоконник, взахлеб начала вдыхать в себя морозный воздух. Александра Васильевна, вмиг перестав плакать, с удивлением уставилась на дочь. Пожалуй, впервые за долгие годы обращенные к ней Вероникины слова прозвучали и впрямь с должной искренностью. С той самой искренностью, с настоящей, о которой она мечтала, которой так долго и страстно добивалась от своей дочери. Но боже, боже, лучше бы она этих ужасных слов вообще не произносила… Нет, не нужна ей такая вот искренность, упаси от нее бог… Испуганно икнув, она тут же отвернула лицо к стене, и затихла, и больше не проронила ни слова за все то время, пока Вероника исправно выполняла свой дочерний долг, суетясь вокруг нее с уткой, памперсом, свежим бельем и приготовленным вкусным ужином. Что-то вдруг пережалось, переломалось в Александре Васильевне в этот вечер. Будто костерок какой внутри погас. Повернув к дочери голову, увидела она вдруг чужую совсем молодую женщину, очень усталую и замученную, с серым лицом и потухшими, больными глазами…

Домой к себе в этот день Вероника попала поздним вечером, совершенно измученная. Растерянно прошлась по квартире, пытаясь найти хоть какое-то объяснение непонятному исчезновению Стаса. Объяснений никаких не было. В ванной доверчиво торчала вверх щетиной из стаканчика его зубная щетка, в спальне небрежно был брошен на кровать полосатый махровый халат, пара несвежих рубашек выглядывала из корзины с грязным бельем, да под ногу в гостиной попалась и, зазвенев, покатилась под диван пустая бутылка из-под пива… В один миг ей даже показалось, что никакого такого Стаса в ее квартире никогда и не было, что парень этот просто взял и приснился ей в красивом эротическом сне, перешедшем на короткое время в такую же короткую реальность, и что все остальное, за последнее время с ней произошедшее, тоже является глупейшим просто сном-наваждением… Что стоит ей только хорошенько выспаться этой вот ночью, и не останется утром никаких даже воспоминаний об этом плохом приключении, и Игорева горделивого бегства не будет, и даже маминого капризно-требовательного инсульта тоже не будет… Она тут же было начала расправлять торопливо постель, решив обойтись даже и без привычного горячего душа, но вздрогнула от прозвеневшего неожиданно и вкрадчиво телефонного звонка. Подойдя к лежащей на прикроватном столике трубке, с досадой протянула к ней руку, уже чувствуя почему-то, что звонок этот несет в себе очередные для нее неприятности. Господи, как же не хочется, совсем не хочется брать в руки эту дребезжащую требовательно трубку… Но надо. Обязательно надо. А вдруг это Стас? А вдруг с ним случилось что-нибудь и срочно нужна ее помощь? Он же не фантом все-таки, как ей на миг показалось, он же живой человек и любит ее! По крайней мере, он так говорил, что любит…