Читать книгу "Рисунки на крови - Поппи З. Брайт"

— Я визуалыцик, — сказал он. — Ненавижу читать.

Зах крепко прикусил язык, заодно впившись ногтями в мягкую плоть ладоней. Вот от таких небрежных заявлений у него — если не досмотреть — давление взмывало под самые небеса. Но сейчас заявление произвело лишь слабое покалывание в сердце, словно натягивается, вот-вот разорвется пленка. Ну и что, что Лист пустышка, — тем лучше. Это лишь облегчает дело, к тому же Заху после сегодняшнего вечера вообще не придется с ним увидеться.

— Ты много что ненавидишь, — сказал он.

— Пожалуй, — пожал плечами Лист.

— Скажи, а что тебе нравится?

Вопрос был явно не из простых. Зах видел, как мальчишка, отвергая один за другим, роется в возможных ответах.

— Мне нравится пляж, — наконец сказал он. — Правда, я никогда не захожу в воду. Но мне нравится сидеть на песке и смотреть в море. Такое чувство, что смотришь в бесконечность. Понимаешь?

В голове Заха мелькнул экран, полный бегущих чисел. Зах кивнул.

— Мне нравится спать.

Снова кивок, на этот раз в сочетании с легчайшим намеком на пожатие плечами. Скажи мне что-нибудь, о чем бы я сам не догадался.

— И ты мне правишься.

Оба они знали, что запираются здесь не просто для того, чтобы выкурить косяк, но повестку дня следовало проверить окольными путями, чтобы ни один не потерял лицо. Зах правила игры знал и одобрял. Улыбнувшись, он поднял бровь и стал ждать продолжения.

— Да ладно тебе, иди сюда и давай трахнемся.

Самая что ни на есть верная фраза, если хочешь кого-то склеить. Он наклонился к ящику туалетной бумаги, и внезапно Лист оказался рядом — лицо прижато к лицу, одна рука скользит под его футболку, другая сжимает ему ногу под свободными штанами. Губы Листа нашли его, сомкнулись, жаркий язычок пробует и ищет, а на губах все еще сосновый привкус травы. Пальцы паучками побежали по коже Заха, словно пытались запомнить ее тепло и текстуру. Прикосновения были отчаянными, будто У изголодавшегося. Несчастному дитяте, наверное, было так одиноко все это лето.

Зах мягко оттолкнул его к стене, расстегнул безвкусную полиэстровую униформу, погладил гладкую грудь парнишки и впадину грудной клетки, чем немного его успокоил. Он поцеловал горло Листа — бившийся на нем пульс был таким же возбужденным, как и его собственный. От кожи пахло мылом и солью, чувствовался вкус чистого пота.

Соскользнув на бетонный пол, Лист оказался между колен Заха и, прижав лицо к его животу, пробормотал что-то неразборчивое. Зах взял его за подбородок, поднял кверху узкое личико.

— Что ты сказал?

— Я хочу, чтобы ты кончил.

— Как?

Экзотические цвета меда глаза попытались удержать его взгляд, потом не выдержали. Лист не привык выражаться.

— Как? — снова спросил Зах.

— Я хочу тебе отсосать.

Слова только разожгли желание Заха.

— Давай, — сквозь стиснутые зубы проговорил он. — Сделай что хочешь.

Руки мальчишки завозились с пуговицами ширинки Заха, и трение усилило возбуждение почти до боли. Потом безо всякого предупреждения жаркий рот Листа скользнул на него, потом оттянулся до самого конца в дразнящих прикосновениях языка, потом заглотил его еще глубже. Зах чувствовал, как в черепе его кружатся, восхитительно переходя одно в другое, трава и желание. Благослови, Господи, этого мальчишку, оказывается, он все же знает, что делает.

Зах всегда отдавал должное людям, которые его удивляли.

Двадцать минут спустя, экипированный горстью зажигалок, упаковкой в шесть бутылок минералки и двумя пакетами чипсов с жалапеньо, Зах возобновил свое знакомство с-трассой 90. Трасса выведет его через Билокси к копчику Алабамы и через час-два до самой Пенсаколы. После-этого, подумалось Заху, он сойдет с 90-й, но будет двигаться на восток до самого Атлантического океана. Где-нибудь там — он знал — найдется пляж, который будет чистым.

Лист не предложил ему остаться на ночь. Вообще он как будто нисколько не был смущен произошедшим. После взаимного минета они несколько минут, прислонившись друг к другу, отдыхали, переводя дух. Зах провел эти мгновения, оценивая по достоинству строгие элегантные черты лица и тела парня, восхищаясь блеском шелковистых волос в полумраке склада. Потом по взаимному безмолвному согласию они встали, натянули одежду и, моргая, вышли на немилосердно яркий свет магазина.

У двери — краткое пожатие рук.

— Кстати, — сказал ему Лист, — мне нравится твоя футболка.

Зах опустил взгляд. На нем все еще была футболка со взрывающейся головой Кеннеди. Может, это какое-то погребенное шестое чувство заставило его надеть эту футболку как извращенную метафору того, что последует потом.

— Спасибо, — отозвался он и в последний раз сжал одаренные пальцы Листа. В своем роде это было вполне нежное прощание.

День катился по кривой прямо в ад, но теперь кривая как будто поползла вверх. Интермедия с Листом расслабила его, на ее волне он чувствовал себя бодро и собранно, как будто Лист напитал его какой-то жизненной эссенцией… как на самом деле он и сделал. Уж конечно, какой-нибудь наэлектризовывающий заряд в оргазме есть.

И Зах воздал сторицей. В конечном итоге он всегда дезертировал, как последний ублюдок, каким считала его Эдди, но он всегда старался, чтобы его любовники хорошо чувствовали себя в те краткие промежутки времени, что он проводил с ними. Он даже оставил Листу еще один плотно свернутый липкий косяк, чтобы отогнать тоску предстоящей ночи.

В общем и целом, размышлял Зах, вновь подсоединяясь к безмолвной ленте трассы, это были, что называется, «совершенные отношения».

6

Тревор очнулся ото сна, в котором над ним смеялся лист чистой бумаги. Его захлестнуло волной монохромной паники. Сердце пыталось сжаться вокруг ядра пустоты. Если он не сможет, рисовать… если он не сможет рисовать.

Простыни Кинси, пропитанные потом кошмара, скрутились жгутом вокруг ног. Тревор отбросил их ногой и рывком сел. Рюкзак лежал на полу возле дивана. Вытащив блокнот, Тревор открыл его на чистой странице и несколько минут яростно водил карандашом по бумаге. Он понятия не имел, что именно он рисует, — он лишь убеждал самого себя, что он на это способен.

Когда сердце перестало колотиться и паника стала спадать, Тревор обнаружил, что смотрит на предварительный набросок тела брата, лежащего на запачканном матрасе: ручки подвернуты, голова ударом вдавлена в подушку. Он вспомнил, что сегодня день, когда умерла его семья.

Тревору захотелось швырнуть блокнот через всю комнату, но вместо этого он закрыл его и убрал в рюкзак, потом нашел в застегивающемся на молнию кармане зубную щетку, встал и потянулся; плечи хрустнули, а позвоночник издал что-то вроде приглушенной автоматной очереди.

Несмотря на продавленные подушки и выпирающие повсюду пружины, спать на диване Кинси было приятно. Тревор даже удивился, насколько это его успокоило: хорошо быть приглашенным в чей-то дом, хорошо знать, что в соседней комнате есть кто-то знакомый. Он привык к дешевым отелям и захудалым пансионам. Из-за стены у кровати могли доноситься пьяные всхлипывания или ругательства, влажный ритм секса или молчание пустой комнаты — но никогда ничего знакомого, никогда там не было никого, кому есть дело до Тревора.