Читать книгу "Так плохо, как сегодня - Виктория Токарева"

Сели к столу. Жена приготовила борщ, овощи были нарезаны крупно, как скоту. На второе – рыба, перемороженная, сухая, как опилки. Продукты были плохие, и чтобы приготовить хороший обед, требовалось время и воображение. Жена жалела время. Зачем тратить часы на то, что будет уничтожено за десять минут. Все равно в желудке все смешается. Но что ей действительно удавалось, так это компот из сухофруктов. Жена не ленилась разрезать сухофрукты пополам, и тогда запрятанное в них лето как будто вырывалось на волю, пахло солнцем, сливой и яблоком.

Валерик сидел рядом и тоже наворачивал с аппетитом, шумно подсмаркивая. И было странно: куда это все девается? Наверное, сгорает в беспрерывной моторике. Валерик был худенький, с большими глазами, без щек и походил на рыбку кильку в аквариуме, когда она смотрит, уткнувшись носом в стекло.

После обеда Сидоров проверял у Валерика уроки, воспитывал, грозил пальцем. Валерик не верил в строгость, пережидал отцовы нравоучения, ждал, когда покажут по телевизору «спокойку». Но вместо «спокойки» мыли волосы. Валерик визжал на каких-то нечеловеческих частотах, режущих слух. Все устали от перенесенного стресса. Ну что делать? Хоть бери да брей наголо и протирай голову мокрой тряпкой.

В девять часов Сидоров включал программу «Время». Кроме программы «Время» по телевизору нечего было смотреть. Патлатые парни, голые девки бесновались с гитарами. Глаза бы не глядели. Сидоров пошел спать.

Перед сном он любил почитать газету «Правда». Сегодня в «Правде» сообщались основные направления по стабилизации народного хозяйства и переходу к рыночной экономике. Сидоров пытался вникнуть в основные направления, но его отвлекала эта дурацкая открытка. Неведомая Кира, должно быть, влюбилась в Мишу или забеременела, а может, то и другое. Вызвала на разговор. Пригрозила повеситься. А вдруг и в самом деле повесится?

Сидоров подумал о дочери Нелли, которая уехала учиться в Ленинград, крутится там без отца, без матери.

Жена Сидорова шуршала по хозяйству. Потом тоже легла. Смотрела в потолок.

– Миш! – позвала она. – Завтра суббота. Выходной день.

– Ну? – Сидоров и так знал, что суббота – это выходной.

– Съезди в Москву, дойди до Большого театра. А то вдруг правда – возьмет и повесится. А мы будем виноваты.

– Она дура, а мы виноваты?

– Могли предотвратить и не сделали. А молодые – они все дураки.

Сидоров вздохнул: до Москвы четыре часа. Там час. Обратно четыре. Девять часов. Утомительное мероприятие. А с другой стороны: что такое девять часов в сравнении с целой жизнью, со спокойной совестью…

Сидоров обнял жену. Он любил, когда она была хорошая. Злым и плохим человек бывает от безлюбья и от усталости. А если жена устает – виноват муж. Значит, жена бывает плохая по его вине.

Сидоровы заснули в общем дыхании, в общих мыслях, общем мировоззрении. Они одинаково взирали на этот мир в последнем десятилетии двадцатого века.

Сидоров приехал в Москву. Прошелся по Арбату. Опять черт-те что… Вроде Москва, Россия, а вроде Париж какой-нибудь. Что хотят, то и делают. Какая-то баба надрывным голосом к чему-то призывала, а баба вроде не сумасшедшая. Шла бы домой, внуков нянчить.

Толстый парень торговал гороскопами. На кого-то он был похож… Вспомнил. Года два назад в госпиталь поступил призывник, зад – как раскрытый парашют, ни одна пижама не налезала. В своей ходил. Диагноз: вегетативно-сосудистая дистония. Как у старика. Здоровый бугай. Ясное дело, прячется от армии. Мамаша прячет. Артистка московского театра. Концерт для раненых организовала, известных артистов навезла. В актовом зале выступали. А к тем, кто без ног, индивидуально в палаты пришли. Артистка в возрасте – плакала, жалела ребят. Героев жалела. Лучше бы своего симулянта пожалела. Значит, одни должны терять руки, ноги, глаза, а другие за мамкины юбки прятаться. Зады наращивать. Он так ей и сказал после концерта. Артистка глазки вытаращила, все внутри слиплось от страха, даже жалко стало. Он сказал: «Я действую согласно воинского устава. Я служу».

А она ему: «Но ведь вы не собака»… Ничего себе… Пусть скажет спасибо: вышел указ – студентов в армию не забирать. Ее счастье, а то он упек бы этого вегетативно-сосудистого. Показал бы, кто собака, а кто хозяин…

Сидоров подошел к Большому театру в точно назначенное время. Киру он узнал сразу. Понял: ОНА. Почему? Непонятно. Узнал, и все.

Она стояла, озираясь по сторонам. Большое лицо, большие бедра. Высокая. Молодая. Без шапки. Волосы неестественно белые, как луна.

– Здравия желаю! – Сидоров по привычке приложил пальцы к фуражке. – Вы Кира?

Она окинула его взглядом с головы до ног, как товар. Товар не понравился. Это было видно по ее лицу. Выражение стало брезгливым, будто ей под нос подвесили кусочек дерьма.

Сидорову захотелось отойти, но надо было выполнить задание, а уж потом быть свободным.

– Это ваше? – Сидоров достал открытку, он специально положил ее поближе, во внешний карман шинели.

– А как это у вас оказалось? – Кира уставилась на него с активным недоумением.

– По почте. Так что Миша не придет. Не ждите.

– А вы откуда знаете?

– Раз открытка пришла мне, значит, она не попала к Мише, – разъяснил Сидоров.

– А почему она пришла к вам?

– Миша дал мой адрес.

– Зачем?

– Чтобы не давать свой.

– А-а-а… – Кира наконец поняла. – Козел… – оскорбилась она.

Задание было выполнено. Можно идти. Но Сидоров медлил.

– Вы… это… – начал он.

Кира ждала. Сидоров не знал, как оформить свою мысль. Он хотел сказать, что жизнь дается человеку один раз и не следует ее самовольно прерывать из-за неудачной любви.

– Чего? – поторопила Кира.

– Ну… это… – Сидоров мучился с напряженным лбом, и Кира, в свою очередь, заподозрила в нем умственную недостаточность. – Вы тут пишете, что повеситесь.

– Зачем? – не поняла Кира.

– От несчастной любви, наверное…

– Прямо… – Кира усмехнулась. – Буду я вешаться из-за каждого козла вонючего. Вас знаешь сколько?

Из текста Киры автоматически получалось, что и он, майор советской армии, – тоже вонючий козел. Стоило за этим ехать на край света, хоть этот край и был расположен в самом центре Москвы.

Сидоров повернулся и пошел. Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Кто это сказал? Не важно кто. Правильно сказал. Пропал день. И ночь пропала. Две последние электрички отменили в связи с забастовкой. Железная дорога бастовала. Прямо как при царе. Сидоров посмотрел на часы: следующая электричка в семь утра. А сейчас – семь вечера.

При Брежневе было лучше. Как человек на протезе: неудобно, но стоит. А сейчас протез отбросили: стой на одной ноге. Не нравится – падай. Зато гласность. Правда. Вот и езжай домой на правде верхом.